Валькирия революции - [139]

Повести не суждено было дойти до финала — государственные дела неотложной важности отвлекали автора от письменного стола. Но сохранившиеся фрагменты заслуживают того, чтобы о них узнали потомки. Действие происходит в некоем наркомате, где трудятся Иван, женатый на заскорузлой мещанке, и влюбившаяся в него при полной взаимности коммунистка Маша. От ее лица и ведется рассказ.

«Вдруг что-то прорвалось и стало тепло и родно. Только беглое объятие, только купание в глазах другого, а какое счастье!.. Но это было все дальше и дальше. Оба уходим. Он бессознательно. Я — отдавая себе отчет в этом. Это не просто. Это больно. Это мучительно. […] Уехать! Уехать! Это было бы сейчас самое правильное. Пока не просочится горечь обиды, пока не усохнет самое русло, по которому текли ее ручейки. […] Но я привязана. Мы оба на ответственных постах. Мы нужны родине. Я счастлива. Мои силы идут на сто процентов на наше великое дело — служение родине. Но я замерзаю. Мне надо, как воды, близкого человека».

Сюжетная канва слишком прозрачна — некоторые пассажи из писем Маши к Ване текстуально совпадают со строками писем Коллонтай к Дыбенко или с фрагментами ее дневников.

«Мы ехали на днях на машине. Ваня и вся его семья. Заговорили о браке. Его жена, эта противная пиявка Нинуся, совсем его не понимающая и в душе, по-моему, нам, советским людям, совсем чужая, развивала теорию о прочности брака, потому что любовь «ДОЛЖНА» быть вечной. Я не выдержала и стала говорить против буржуазной морали, за новые, свободные отношения в любви без цепей. […] Когда я их подвезла и одна возвращалась домой, я вся дрожала внутренне. […] Я вовек не забуду, Ваня, вечера и ночи, что мы могли провести с тобою вдвоем в беседах и теплых ласках. А ты поехал, Ваня, к товарищам на ужин и выпивку. […] Я уже отмежевываюсь от тебя. Я уже вне тебя. А ты вдруг снова стал ласков и мил. Но поцелуями мостика в душе не построишь».

Вот тут-то и появляется новый герой — Василий Васильевич. Появляется в самый подходящий момент, когда Маша, казалось, совсем уже «замерзла». Василий Васильевич — «самый главный из всех главных партийных авторитетов». Он полон гуманности, но «строг и справедлив, когда дело доходит до ответственных заданий и проверки их исполнения». «Теперь я работаю с мыслями о том, как отнесется к моей работе Василий Васильевич. Я работаю успешно, с воодушевлением. И достигаю! План выполнен! Василий Васильевич одобрил! Я чувствую себя Человеком с «большой буквы», по Горькому. Я счастлива. Надо излечиваться от любви. На смену ей идет любовь и глубокое уважение к Василию Васильевичу».

Воодушевление, которое она безуспешно пыталась воспроизвести на страницах своей вымученной «повести», в реальной жизни было глубочайшей тоской, усугубленной отсутствием хоть одного близкого человека, с которым можно было бы отвести душу. В Семене Мирном она разочаровалась, «поймав» его на слишком большом любопытстве и на неумело скрываемых контактах с новым резидентом Лубянки в Стокгольме Крамовым, женатым на сестре Семена Урицкого — заместителя начальника (а потом и начальника) военной разведки. Самым большим потрясением было то, что на тех же контактах она «застукала» Пину, которой доверяла свои самые сокровенные — пусть только личные, а не политические — тайны. Ни ей, ни Мирному не сказала ни слова, но выводы сделала…

Пришло письмо от Раскольникова — со своей молодой женой Музой он пребывал на посту полпреда в Эстонии. Получив новое назначение в Копенгаген, он по дороге решил заглянуть в Стокгольм. Коллонтай никогда не чувствовала к нему особой симпатии, а тут обрадовалась, точно встрече с давним и добрым другом. С Раскольниковым у нее было общее прошлое и, как она надеялась, общие мысли.

Ей очень понравилась юная Муза, целиком посвятившая себя мужу, но не превратившаяся в сов-мещанку, а сохранившая живой интерес к политике, истории, культуре, искусству. Коллонтай водила их по Стокгольму, обнаружив в себе талант профессионального гида, ездила за город, угощала ужином в лучших ресторанах столицы. Но главное — отправив Музу с Пиной на «экскурсию» в магазины, уединилась с Раскольниковым в пустынном по будням парке, на широких аллеях которого не могла остаться незамеченной ни одна человеческая фигура. О чем они говорили? Раскольников уже и тогда хорошо понимал, кто такой Сталин и как стремительно ведет он страну к термидору. Не умевший фальшивить, Раскольников вряд ли скрывал перед Коллонтай свои мысли. Его дипломатическая карьера успешно продолжалась еще пять лет, так что Коллонтай, скорее всего, не предала огласке их разговор. «Нам было хорошо вдвоем», — эта короткая запись в ее дневнике отнюдь не про любовные чувства.

Вскоре после отъезда Раскольниковых Коллонтай задумала «бегство» в Норвегию — всего на одну неделю, чтобы отвлечься и отдохнуть. Возвратившись, описала свою поездку в письме к Щепкиной-Куперник, отправленном обычной почтой. Значит, позволила спецслужбам обеих стран ознакомиться с его содержанием. «Захотелось, — сообщала она, — сказать «доброе утро» любимым очертаниям гор, повидать знакомые места, обнять друзей. Это большая моральная роскошь. […] Здесь [в Осло] ответственная, деловая, строгая атмосфера. Красивый, пышный, немного холодный в своей торжественности город. Там — фиорд, дорога в другие страны, связь с миром и его событиями, зеленый городок с по-своему изящными новыми домами или старенькими, деревянными виллами, где еще чувствуются Ибсен и Бьернсон. А главное: там много тех, для кого я, лично я, независимо от моего положения, мила и близка».