Валиханов - [82]

Патриоты Сибири всем сердцем восприняли возникшую в ту пору идею, что российские окраины более революционны, чем центральные губернии. Они свято верили, что надо свергать централизацию. Но ведь и Герцен тоже тогда писал: «Казенные патриоты кричат с ужасом о сепаратизме, они боятся за русскую империю, они чуют освобождение частей от старой связи и в федеральном их соединении конец самодержавия». Вера в особую революционность окраин империи опиралась на освободительное движение в Польше и на Украине. Бунт окраин воспринимался как часть общероссийской революции, в результате которой возникнут новые связи частей России[110].

Со своими особливыми сибирскими вопросами Григорий Потанин ходил за советом к Чернышевскому, горячо доказывал, что Сибири нужно держаться за крестьянскую общину, не дать развиться крупной земельной собственности. И в этом Чернышевский был, несомненно, готов его понять. К тому же Чернышевский еще до встречи с Потаниным слышал от Елисеева о коммуне сибиряков, где не держат ничего лишнего и спят на голых досках. В романе «Что делать?» говорится, что автор знал восемь человек типа Рахметова. Не исключено, что один из этих восьми был Григорий Потанин.

Заветнейшей мечтой Потанина стало возвращение всех членов кружка в Сибирь. Там они вступят в борьбу, победят и поведут Сибирь путем просвещения и прогресса. Пять вопросов считались у сибиряков заглавными: 1) Борьба против использования Сибири как места ссылки социальных отбросов Европейской России. 2) Ликвидация подчиненности сибирской экономики интересам центрального мануфактурного района. 3) Забота о просвещении Сибири, создании местной интеллигенции, организации учебных заведений. 4) Улучшение положения сибирских инородцев. 5) Переселенческий вопрос — в 1860 году он еще только возникал и не был четко определен.

Разноязыкая, разноземная Россия в Петербурге — столице колоссальной империи — опробовала новые связи, связи демократические и революционные. И каждое студенческое землячество — сибирское, украинское, кавказское, польское — ощущало себя одновременно кусочком родного края в столице и частицей нынешнего бурлящего Петербурга, ручьем, вливающимся в общий могучий поток. Все землячества студентов стали принимать в свои ряды не только земляков. Чокан ввел в сибирский кружок известных путешественников А. Ф. Голубева и М. И. Венюкова. Сибиряки посещали польский кружок Сераковского и украинское землячество, поддерживали постоянную связь с казанской студенческой революционной организацией, которую возглавлял сибиряк А. Щапов, наполовину инородец, его мать была буряткой. Ну и, разумеется, в сибирском землячестве выступали те же любимые ораторы, что и в других революционных студенческих кружках. Поэт-петрашевец А. Плещеев прочел сибирякам лекции на темы «Все люди — братья» и «Всем трудящимся на благо», Достоевский читал в кружке отрывок из «Записок из мертвого дома».

Третье отделение, следившее за студенческими кружками, полагало, что никаких сходок или кружков с политической целью между сибиряками не было. Однако впоследствии многие из сибирского землячества вошли в тайную организацию «Земля и воля», одним из руководителей которой стал сибиряк Григорий Захарович Елисеев. К революционному народничеству примыкал сибиряк Николай Анненский, его труды Ленин считал наиболее достоверными в русской статистике. Семен Капустин стал видным деятелем по крестьянскому вопросу. Иван Худяков, сотоварищ Потанина по коммуне, впоследствии сблизился с Каракозовым, пытался организовать побег Чернышевского из ссылки.

Вышли из сибиряков и ученые, и писатели, и общественные деятели, посвятившие всю жизнь Сибири. Роман «Сила солому ломит» Николая Наумова, члена «Земли и воли», пользовался большим успехом у революционно настроенной молодежи, народники пропагандировали эту книгу среди крестьян. Иннокентий Пирожков устроил у себя на родине школу для бурятских детей. Николай Михайлович Ядринцев — крупнейшая фигура в истории русской науки и общественной мысли, на него ссылается Чехов в своих очерках о Сахалине, фамилия Ядринцева встречается в любой работе о жизни декабристов в Сибири, ему принадлежит честь открытия «орхо-но-енисейского письма» на каменных стелах в Северной Монголии на реке Орхон, им обнаружены развалины Каракорума. Он писал про сибирскую ссылку, про угнетение малых народов Сибири, про сибиряков-шестидесятников. О смерти Чокана он узнал в тюрьме и оттуда сумел переслать некролог в газету «Сибирский вестник».

С царской тюрьмой довелось познакомиться многим из сибирского землячества. Поэт И. В. Омулевский-Федоров попал в Петропавловскую крепость за «недозволенные отзывы» о правительстве. За «призыв к мятежу» был арестован в Сибири С. С. Шашков. Потанин первый раз в 1862 году отсидел два месяца, а во второй — провел в тюрьме, на каторге и в ссылке девять лет — с 1865 года по 1874-й.

Бывая на собрании кружка или принимая сибиряков у себя, Чокан участвовал в обсуждении экономического положения Сибири. Он получше многих сибиряков изучил этот вопрос и в своих работах, написанных еще до приезда в Петербург, следовал экономическим взглядам Чернышевского. Благоговейное отношение Потанина и других сибиряков к крестьянской общине и вера Чернышевского в то, что русская крестьянская община должна быть сохранена как средство перехода от современной общественной формы к новой ступени развития, находили отклик в душе Чокана. И в казахской патриархальной родовой общине ему виделись уцелевшие демократические основы. Однако то, что станет называться «сибирским сепаратизмом», он принять не мог. Чокан, говоря нынешними словами, разбирался в международном положении получше своих товарищей по кружку. Он понимал, что народы Средней Азии, войдя в число подданных России, получают надежды на мирное развитие, а в противном случае им грозит все то, что Чокан видел своими глазами в Кашгаре. Мирный труд, мирная торговля — вот чем двинется вперед просвещение всех пародов с помощью русского — читай, светского — образования. Сын Степи, Чокан предчувствовал, предугадывал будущее пародов России. Этим объясняется его отрицательное отношение, например, к Шамилю как к деятелю вчерашнего дня, не оценившему «истинного знания», которое Россия может дать кавказцам. Говоря в своей статье «О мусульманстве в Степи» про «истинное знание», Валиханов имел в виду прогрессивные идеи. Его оценка Шамиля не совпадает с отношением к имаму Дагестана в русском обществе. Шамиль, приезжавший в Петербург незадолго до Валиханова, осенью 1859 года, пользовался шумным успехом как фигура романтическая, можно даже сказать — вошел в моду.