Валет мечей - [14]

(«Будь я проклят, если они оба не в курсе дела! Лживые собаки! – кипятился Мышелов в душе. – И все-таки… все-таки что-то тут не так».)

Глава 5

Когда они наконец ушли, недоумевая и оглядываясь, Мышелов подошел к кровати и, уперевшись в нее обеими руками, стал пристально вглядываться в глаза лежащей на ней девушки. Та немного запрокинула голову, потом снова опустила, повертела ею из стороны в сторону и, высвободив лицо из-под одеяла, а глаза из-под падавших на них волос, выжидательно посмотрела на него.

Он вопросительно поднял брови, мотнул головой в сторону люка, через который только что вышли двое, и показал на нее. Невольно он поймал себя на том, что предпочитает разговаривать с ней жестами, а не словами. Быть может, в этом и есть самая суть власти – заставить другого выполнять свою волю, не прибегая к словам, провести его через все стадии подчинения в полном молчании, так чтобы даже боги ничего не узнали.

И вновь одними губами задал он свой вопрос:

– Так как же ты на самом деле попала на борт «Морского Ястреба»?

Ее глаза широко раскрылись, и мгновение спустя бархатистые, как кожица персика, губы задвигались, но, чтобы разобрать слова, ему пришлось опускать голову до тех пор, пока ее влажное дыхание не защекотало ему ухо, – она говорила на том же нижнеланкмарском диалекте, что и он, и Миккиду, и Скор, но с очаровательным акцентом, который заключался сплошь в каких-то шелестах, придыханиях и гортанных звуках. Он вспомнил, что, когда она пряталась в сундуке, ее запах показался ему концентрированным желанием, теперь же она источала бесконечно нежный аромат свежераспустившегося цветка.

– Я была принцессой и жила с принцем Мордругом, моим братом, в далекой стране, где всегда весна, – начала она. – В той далекой стране жестокое солнце светило так же мягко и нежно, как серебристая луна, вода укрощала и зимние бури, и летнюю жару, превращала ревущие ураганы в легкий бриз и отнимала силу даже у огня.

«Все шлюхи врут одно и то же, – подумал Мышелов. – Все они бывшие принцессы». И все же продолжал слушать.

– Сокровищ у нас было столько, что и представить себе нельзя, – продолжала она. – Летучие единороги, резвые водяные котята были моими друзьями, ловкие молчаливые слуги прислуживали нам, сладкоголосые чудовища охраняли нас – стремительный Крушитель, многорукий Душитель и бесстрашный Разведчик Глубин, самый мощный из всех.

А потом пришли плохие времена. Однажды ночью, пока наши стражи спали, сокровища наши похитили, и королевство наше опустело, погрузившись в тишину и тайну. Мы с братом начали собирать союзников, чтобы отправиться на поиски пропавших сокровищ, и вот тогда подлые негодяи вероломно покинули меня и насильно увезли в грязный, отвратительный Брульск, где мне пришлось познать все зло, которое только есть под бесстыдно таращащимся на него солнцем.

«И это тоже старая песня, – отметил про себя Мышелов, – похищение невинной девицы, потеря невинности, наставление во всех мыслимых пороках». Но продолжал слушать ее щекочущий шепот.

– Но я знала, что настанет день, когда придет тот, кому суждено быть моим владыкой и вернуться вместе со мной в мое королевство и править в его серебристых глубинах, владея вновь обретенным сокровищем. И вот ты пришел.

«Ага, добавим еще индивидуальный подход, – продолжал иронизировать Мышелов. – Знакомо до боли. Однако послушаем. Мне нравится, когда ее язык проникает мне в ухо. Как будто я – цветок, а она – сосущая нектар пчела».

– Каждый день я приходила к твоему кораблю и смотрела на тебя. Большее было не в моей власти, как я ни старалась. Но, хотя ты никогда не смотрел на меня подолгу, я знала, что нашим путям суждено пересечься. Я чувствовала, что ты – суровый мужчина и что ты подвергнешь меня таким лишениям и испытаниям, с которыми не сравнится ничто из перенесенного мною в Брульске, и все же я не могла отступить и каждый день приходила и смотрела на тебя и твой черный корабль. А когда мне стало понятно, что ты не хочешь ни замечать меня, ни поступать в соответствии со своим желанием и что никто из команды не даст мне шанса пробраться на корабль, я сама прокралась сюда незамеченной, пока ты и все твои люди были заняты на погрузке.

(«Вранье, сплошное вранье», – сказал себе Мышелов и продолжал слушать.) – Сначала я пряталась за грузом. Но когда корабль наконец вышел из гавани и все уснули, мне стало холодно, тело мое ныло от долгого лежания на твердой палубе. Однако, хотя я сильно страдала, у меня не хватило смелости искать твою каюту или как-либо иначе обнаружить себя, из страха, что ты прикажешь повернуть в Брульск и высадить меня там. Поэтому я постепенно развязала веревки, опутывавшие примеченный мной раньше сундук с материями, трудясь над узлами, точно мышь или землеройка, – узлы были очень жесткие и прочные, но у меня ловкие пальцы, которые могут быть сильными, когда нужно. Потом я забралась внутрь и уснула в тепле. А потом пришел ты, и вот я здесь.

Мышелов повернул голову и увидел два желтых пульсирующих огонька в ее глазах – то было отражение ритмично раскачивавшейся под потолком лампы. Затем он на краткий миг прикоснулся пальцем к ее губам и стал медленно стягивать с нее одеяло, пока не показалась лента, обвивавшая ее хрупкую щиколотку. Он залюбовался ее маленьким стройным телом. Хорошо, когда рядом с мужчиной есть молодая красивая женщина, сказал он себе, независимая, как молодая кошка, и игривая, как котенок. Хорошо, когда она рассказывает всякие небылицы (ясно как день, что ей помогли пробраться на борт, – Скор и Миккиду, должно быть, оба приложили руку), но лучше реже с ней разговаривать и держать на привязи. Людям можно доверять, только пока они на привязи – а еще лучше, если на цепи. И в этом тоже суть власти – лишить другого воли и свободы. Не сводя с нее гипнотического взгляда, он потянулся за куском ленты. Надо привязать ее к изножию и к изголовью кровати, не сильно, но так, чтобы она не могла дотянуться одним запястьем до другого или развязать узлы своими жемчужными зубками. Тогда он сможет пройтись по палубе и быть уверенным, что найдет ее на месте, вернувшись.