Валерочка - [10]

Валерочка свернул в заросший каштанами переулок с кривыми поребриками. Шёл, пиная колючие шарики. Ветер задувал под майку. «Суки… – спокойно думал Валерочка. – „fuck da Сеткин…“ Уро-оды…». Он поднял глаза.

Навстречу шли двое парней. Старший и младший. Старший – в футболке с обрезанными рукавами, со стриженной наголо головой – вертел в руках цепь. Младший – примерно одного с Валерочкой возраста – тоже стриженный, шёл, засунув кулаки в защитного цвета шорты. Валерочка сбился, вглядываясь в лица того и другого, потом отвёл взгляд, потому что старший глянул на него из-под густых бровей. «Дзинь-дзинь…» – позвякивала цепь. Валерочка прошёл мимо, потом остановился. Развернулся всем корпусом.

Те двое стояли и смотрели на него…

Полинка влюбилась. Она так и говорила:

– Я влюбилась.

И уточняла весело:

– В крокодила!

– Ну и дура! – на той же ноте вставляла Ирка.

Все хохотали. Олеся сидела на полу по-турецки и пила из пластикового стаканчика кагор. Они пили кагор маленькими глотками, весь день с утра до ночи. Ходили с синими зубами. Смеялись. Ирка пела «Don’t speak, I know just what you’re saying!…» и ещё «Я блю-у-ую…» на мотив «Only you». До трёх ночи. И все ржали в темноте, а соседи долбились в стену. Это было ещё смешнее. Поэтому порождало новый взрыв хохота. И так бесконечно.

Вставали в полвосьмого и как дохлые страусы шли завтракать. Потом отсыпались до обеда, обедали и шли купаться – загорать. До ужина. После ужина брали Пузатого, Гену, Тёму и Дыню и шли в город пить пиво. С этими мальчиками было легко. Никто под юбки не лез. Шли и разговаривали обо всём на свете. И даже Оля Клюева нашла себе пару – худого волосатого Тёму в майке «Metallica»…

А в один из вечеров никуда не пошли. Сидели у девчонок в комнате, ели арбуз. Сок лился на пол, семечки плавали в нём, как чёрные тараканы с поджатыми ножками. Ирка хрипло тянула:

– Я блю-у-ю… Каждый день по чуть-чуть блюю… Ла-ла-лай-ла-лай…

Остальные захлёбывались от смеха. Потом Гена заметил, что пиво кончилось. Решили пойти за новой партией. Мальчишки ушли, Ирка, Оля Клюева и Полинка побежали занимать очередь в туалет. Олеся осталась в комнате, непривычная тишина после хохота навалилась, защекотала в животе. Олеся хихикнула. И услышала лёгкий стук. Вздрогнула.

Белый целлулоидный мячик скакал по полу от окна. Олеся напрягла зрение так, что глаза чуть не вылезли на лоб от усердия. Окно было плотно закрыто. Ни форточки, ничего не было. Глухо. Даже трещин не было. Олеся машинально поймала шарик – он обжёг её секундным холодом, потом согрелся в руке.

«Наверное, кто-то из девок положил на подоконник,» – догадалась Олеся.

Комендантша прибежала к Лидии в комнату в час ночи. Бледная, с трясущимися серыми губами. То ли от злости, то ли от страха.

– Лидия Михайловна! Я предупреждала!… Я предупреждала!

Она повторяла эти слова, как заведённая, каждый раз делая на них ещё большее ударение.

Лидия побежала к телефону…

Сквозь треск пробился глухой голос, представился, спросил, кто она. Ах, куратор? Прекрасно… Тогда вам надо срочно подъехать… Да… Адрес… Кто? Фамилии…

Лидия записывала негнущимися пальцами: «Еремеев, Фадеев, Жорин, Саблин, Пузанин, Дынин, Митников…»… Голос разделял, уточнял: «Еремеев, Фадеев, Митников – позже… Но почерк один. И там и там… Подъехать. Да, срочно… Не-мед-лен-но…».

Лидия схватила за руку комендантшу, та не сопротивлялась, и они побежали к воротам лагеря – там была остановка маршрутных такси.

Всё-таки участковый преувеличил масштаб происшествия. Сознательно или нет – Лидия не знала. Но, наверное, нет. Сломанные носы Лидия видела под повязками, а он вживую. И видел зубы в луже крови. Как сейчас стояло перед глазами: тёмная лужа, а в ней два маленьких обломка. Участковый был семейным человеком, у него тоже был сын, правда, шестилетний ещё, но всё равно…

Ночь тянулась невыносимо долго. Лидия бегала по гулким отсыревшим коридорам травмпункта, комендантша скакала следом. В глазах мелькали бинты и пятна зелёнки.

Кудрявость пострадал «заметнее» всех – это его зубы плавали в крови, причём передние. Ещё болели ссадины по всему телу и заплывший глаз.

Тарасу зашивали разбитую голову. Игнат валялся со сломанным носом, с опухшей кистью. «Перелом? Вывих?» – лихорадочно думала Лидия. Гена-Крокодил держался за распухшее лицо: оба глаза превратились в лиловые щёлочки, болели отбитые ноги. Тёма, весь порезанный, выл, а медсестра перебинтовывала сломанные пальцы. Глядя на его плаксивые гримасы и залитую кровью футболку «Metallica», Лидия кусала губы, чтобы не разреветься самой: «Да что же это, а?!?! Да чтоб они все провалились со своими носами и руками!».

Лёва Дынин сидел на стульчике и покорно смотрел на Лидию. Его голова представляла собой кокон, так как помимо заживающей скулы перемотано было также разорванное ухо и два уже зашитых шрама на голове. Пузатый был в шоке, сидел как пень, а врач пристраивал на место наполовину вырванный нос…

– …Где наше пиво? – плаксиво тянула Полинка.

– Ладно, сдохли они, наверное, – бросила сигарету Ирка. – Давайте спать!…

Лидия присела на крашеный серой краской стул. Перевела дух. Её просили подождать и она старалась «ждать», но вся сущность рвалась, требовала движения, чтоб хоть как-то разрядиться.