Валерий Попенченко - [5]

Вот что значит этот прыжок.

— Действуйте, товарищ курсант, только осторожно! — сказал тогда командир.

Борт корабля высоко поднялся на гребне волны. И в этот момент белой вспышкой мелькнула роба курсанта. Мотор смолк. Корабль, освещая «нарушителя» прожектором, лег в дрейф…

Забрезжил мутный полярный рассвет. Операция закончена. Шторм стихал. Усталые, но удовлетворенные тем, что работали на славу, матросы выстроились на юте. Командир корабля Сергей Александрович Кротов после разбора задержания объявил благодарность особо отличившимся старшинам и матросам. Среди них был и курсант Валерий Попенченко.

Не знали моряки, да и не мечтал тогда сам Валерий, что через семь лет космонавт-четыре, будущий президент Федерации бокса СССР Павел Попович назовет комсорга сборной СССР Валерия Попенченко самым смелым боксером XV чемпионата Европы…

Но все это будет потом, а тогда, помню, Валерий, рассказывая, даже привстал от волнения.

— Старый боцман, — продолжал Валерий, — потом подошел ко мне в хлопнул по плечу своей лапищей, которой, пожалуй, позавидует наш тяжеловес Вадим Емельянов.

«Молодец, — говорит, — салажонок, боевой счет открыл, это тебе не в боксе твоем варежками махать. Тут, брат, дело сурьезное!..»

В общем, счастлив я был в тот день… Ведь пойми, это была моя первая в жизни благодарность на грани це, причем на таком корабле, как «Бриллиант»! Я до сих пор горжусь этим…

Мы помолчали. Валерий прилег, долго ворочался на койке, потом затих. Но я чувствовал, что он не спит, ду мает о чем-то своем.

— Вот жаль, — тихо сказал Валерий, без предисловий переходя на волнующую его тему, — что Григория Филипповича со мной не пустили. Спокойнее был бы я, не заводился бы в бою. Другим неважно, кто секундирует. А я не могу. Привык. Стоит Кусикьянц в углу, мы работаем по заранее составленной схеме, а в день боя — по записке, в которой подробно изложен тактический план. Его каракули лишь один я разбираю, а он злится, ворчит, когда я не сразу схватываю дух его указаний… Говорят, по почерку можно судить о характере человека. Графологи ведь угадывают. У меня тоже почерк не ахти какой, порой сам еле разбираюсь. Вот и на ринге у нас, видимо, тот же почерк, который никак не расшифруют ни противник, ни его тренер.

И так, то теряя нить разговора, то возвращаясь к ней вновь, перескакивая с одной мысли на другую, Валерий, словно раздумывая вслух, тихо продолжал:

— Мудрый он человек — тренер. Только характер тяжелый, порой достается мне от него на орехи… Знаешь, а я еще не встречал в жизни человека, который бы так меня знал и понимал, как Кусикьянц. Я иногда только подумаю, а он словно читает мои мысли. Его ни на чем не проведешь. Недаром даже мама говорит, что не толь ко я сам себя не знаю, но и она, мать, не знает так своего сына, как знает меня Филиппыч. Поэтому и ревнует меня к нему. Странная она, мама. Ведь мне всю жизнь не хватало настоящей мужской дружбы и ласки. Отца то я не помню. Погиб в сорок первом, когда мне четыре года было. В двенадцать уже в суворовское поступил, а с тринадцати боксом занялся. Вот и вся биография.

А Филиппыч мне всех заменил — и отца, и друга, и наставника.

Если бы меня сейчас спросили, какую первую самую трудную задачу поставил передо мной бокс, я бы ответил: «Убедить маму». Какие только письма она мне не писала, настаивая оставить бокс! Даже когда я стал чемпионом страны среди юношей, она не верила, что из меня выйдет боксер. А потом поняла, что это всерьез и надолго, а главное, бокс не только не мешал учебе, а скорее даже наоборот… Не обошлось здесь и без Кусикьянца, он помог обратить ее в боксерскую веру, заставил бокс, да так, что она теперь не хуже любого специалиста разбирается в нем. Вот так всю жизнь и убеждаем — сначала маму, теперь Федерацию и тренерский совет, потом болельщиков и зрителей, — тихо рассмеялся Валерий и с грустью сказал: — а потом подойдет время перчатки на гвоздь вешать, — и он, вздохнул, молчал.

— Я тебе как другу говорю, если бы не Филиппыч, скорее всего я давно бросил бы бокс. Ты пойми, я не фанатик бокса, откровенно говоря, меня больше к шахматам тянуло, к баскетболу, к хоккею. Дальше учиться хочу, наукой серьезно заняться надо, данные, говорят есть.

А бросить бокс теперь не могу. Ведь тренер сделал боксером Незаметно, ненавязчиво он вложил в меня весь свой опыт, талант, все свои знания. Его тренерское «я» глубоко сидит во мне, это уже выше меня. При каждой неудаче он только шутит, посмеивается, анекдоты да вещие сны рассказывает. Успокаивает меня, а у самого в душе все кипит. Я же вижу. «Это, — говорит, — все цветочки, а ягодки еще впереди будут… Станешь еще олимпийским чемпионом, если дурака валять не будешь. Это я тебе говорю». Удивительный он человек, мой Филиппыч. А думаешь, как мы с ним познакомились? На ринге, в боксерском зале? Нет. На стадионе. Причем на беговой дорожке.

Помню, на первом курсе готовились мы к спартакиаде училища по легкой атлетике, ну и тренировались на стадионе «Динамо». Я барьерным бегом занимался, да все как-то не получалось, скорость и время хорошие, а ноги подводили, все барьеры заваливал. Зрителей никого не было, да и ребята уже разошлись, а я весь в поту все штурмовал барьеры Неожиданно заметил, что за мной внимательно наблюдает человек. Он одиноко сидел на трибуне, курил и, казалось, равнодушно наблюдал мои страдания. «А ведь ты, парень, боксер, а бегать не умеешь! Хочешь покажу, как барьеры брать надо?..» — глухим хриплым голосом сказал он. Сбросив пиджак и брюки, он дважды, сначала медленно, а потом в темпе, прошел всю дистанцию, не завалив ни одного барьера. «Ну как, понятно теперь? — и он дружески хлопнул меня по плечу. — Тут, брат, не силой, а головой надо брать. Сноровка нужна, техника, ясно?» — Мне ничего не было ясно в тот момент. Меня даже разозлила эта бесцеремонность, а главное, что у него, в общем-то немолодого человека, получался барьерный бег легко и непринужденно, как будто он всю жизнь этим только и занимался.