Валерий Попенченко - [4]

Накануне вылета в Лондон Валерий не спал всю ночь. В Баковку он приехал возбужденный, ходил из угла в угол, в разговорах перескакивал с одного на другое, раскладывал сувениры, выстраивал по ранжиру матрешек. Придирчиво осматривал себя в зеркало, поправляя новый костюм.

— Ну, как сидит? Не стыдно в нем ехать? — обратился он ко мне. — Может, останешься ночевать? А? Утром на работу махнешь, а я на аэродром. Койка в моем кубрике свободная. Оставайся.

Я вспомнил просьбу Кусикьянца побыть с Валерием (сам он не мог приехать: его срочно вызвали в Ленинград), чувствуя предстартовое волнение своего питомца. Я остался, но с условием, что он будет спать.

Правда, все получилось не так. Уснули мы лишь на рассвете. Валерий поначалу долго ворочался, а потом сел на мою койку, и мы разговорились. Говорили обо всем. Я почувствовал, что ему сейчас необходимо общение. Поначалу мы перебрали всех преподавателей, вспомнили училищные «хохмы», общих знакомых среди морских офицеров. Валерий, не скрывая интереса, слушал мои пограничные были и небылицы о Сахалине и далеких Курильских островах, цунами и тайфунах, о морских походах на Балтике, Каспии и Черном море. И по тому, как он умел слушать, буквально впитывая каждое слово, в нем чувствовался попался романтик моря.

— Завидую я тебе и ребятам — службу несут, плавают. А я вот, выходит, береговой моряк, только форму ношу.

— Каждому свое, — успокаивал я его. — На тебя вся граница смотрит и гордится. Твоя стихия — бокс, а твой корабль ринг.

— А ведь и правда, — обрадовался он. — Я всегда помню ребят, море, границу и еще свое первое участие в задержании судна-нарушителя на практике, в Заполярье. Помню командира «Бриллианта» — заслуженного ветерана войны капитана второго ранга Кротова. Попыхивая неизменной трубкой, он обратился к нам, курсантам: «Ну кто пойдет с моими орлами-матросами на судно-нарушитель? Предупреждаю: высаживаться придется на ходу…»

— Шагнули мы все вперед, разом, — продолжал Валерий, а батя обвел всех взглядом, пыхнул трубкой и ткнул ею в меня Чем уж я приглянулся ему, до сих пор не знаю. То ли спортивной выправкой, то ли прочел в моих глазах умоляющий взгляд, дескать, меня, меня возьмите. не подведу! А погодка была — не приведи господи: одним словом Баренцево море… В общем, хвастать не буду, но не подвел я тогда. И прыгал с бака на ходу, и действовал на задержанной шхуне, как говорят, не хуже бывалых матросов из осмотровой группы…

Голос Валеры звучал взволнованно, даже привычное легкое грассирование слышалось больше обычного, его состояние невольно передавалось и мне.

Не раз приходилось мне участвовать в задержании судов-нарушителей, особенно на Курилах, прыгать на ходу с бака или с юта на крутой океанской волне, когда борт корабля порой зависал над судном высотой чуть ли не в два этажа… Малейшая оплошность, ошибка в глазомере и такой прыжок мог оказаться последним.

Море есть море. У него свои законы. Но есть и законы границы, которые не вписываются даже в законы моря, и самое святое для каждого пограничника слово — «надо»!

Об этом думал я, слушая взволнованный рассказ Валерия. Вспоминал я и своих однополчан, размышлял о преемственности боевых традиций, Не в первый раз старался глубже понять, осмыслить истоки подвигов моряков-пограничников всех поколений, которые, не помышляя о славе, хорошо служили, работали и, когда пришла беда, храбро воевали. Преемственность поколений и боевых традиций становится особенно зримой, когда держишь в руках бесценные реликвии: исторические формуляры и вахтенные журналы ушедших на вечный покой старых кораблей, видишь лаконичные записи боевых дел экипажей, которые вели корабельные летописцы, не думая о том, что они фактически пишут историю подвига. И мне невольно вспомнилась боевая хроника первого «Бриллианта» и его последняя героическая страница — его шаг в бессмертие, когда экипаж корабля в ночь на 24 сентября 1944 года ценой жизни спас головной транспорт «Революционер».

Когда слушаешь рассказы очевидцев, читаешь документы, еще раз убеждаешься, что нельзя стать хорошим моряком, если не примешь на свои плечи груз, который до тебя несли другие, если не пойдешь дальше их…

А в ту памятную баковскую ночь я слушал Валерия и ясно видел перед собой открытое скуластое лицо курсанта-стажера, жесткий, упрямый сосредоточенный взгляд перед его первым «пограничным» прыжком… И то, что рассказывал Валерий, я видел как наяву.

Бросок, прыжок, акробатический трюк? Трудно сказать. В воздухе шквальный ветер, который пытается опрокинуть человека, лишившегося опоры. Палуба «нарушителя», высоко вздыбившись на очередной волне, вдруг начинает проваливаться вниз. Расстояние до цели прыжка увеличивается. Но тут вновь начинает стремительно приближаться, и скорость падения, нарушая все физики, увеличивается с неимоверной быстротой навстречу летящему матросу. До боли в руках он сжимает автомат и первое, что мелькает в его сознании, — не потерять равновесия, не оступиться. Ведь сама цель, кажется, уходит то вправо, то влево, то рвется вперед, то назад. Качка неистовствует. А матрос, прыгнув, уловил один-единственный момент для такого прыжка, должен, не теряя из виду все, что происходит на «нарушителе» быть готовым и к досмотру, и к бою, и к рукопашной…