Валерий Гаврилин - [10]

По мысли исследователя И. Демидовой, именно гармоника (её местная разновидность — кирилловская хромка) играла ведущую роль в инструментальной фольклорной традиции центральной и западной части региона, а наигрыши, исполненные на ней, можно услышать в Вологодской области и в наше время. Гаврилин всегда мечтал научиться играть на этом инструменте, но мама запрещала, аргументируя тем, что игра на гармони — занятие, недостойное приличного человека.

Инструментом этим (равно как и скрипкой, и балалайкой) очень неплохо владел отец Гаврилина — А. Белов. «Гармонист, — подчёркивал Валерий Александрович, — был тогда на деревне глубоко почитаемый человек, без него ведь ни веселья, ни праздника. <…> Я страстно хотел быть гармонистом. Представлял, как растягиваю гармонь, и все восхищаются <…> У нас в доме гармонь тоже была, стояла на шкафу, но я не смел ослушаться маму и к ней прикоснуться, да и шкаф был в три раза выше меня» [24, 17].

Тем не менее главное место в душе будущего композитора заняла не инструментальная, а именно песенная фольклорная традиция, и впоследствии камерно-вокальные и хоровые жанры легли в основу его творчества: «С детства я слышал больше вокальную музыку, я помню все великолепные северные обряды, гулянья, свадьбы, похороны, которые сопровождались музыкой» [19, 119].

И ещё: «Русская песня — это моё родное. Я даже застал сравнительно хорошие времена в деревне. <…> Там наслушался я всего, там было натуральное пение — живое и похоронное — и на свадьбах, и на драках, и посиделки были. Наша округа — это был край кружевниц, поэтому собирались женщины на посиделки с подушками кружевными, и вот пели песни на девяносто девять куплетов — на весь вечер хватало. Так что всего наслушался, всего. Но потом на много лет забыл.

И вокальная музыка имеет то преимущество, что всё-таки это кратчайший путь до души человека» [19, 311].

Перелистывая страницы гаврилинских воспоминаний, можно в общих чертах представить портрет будущего великого Мастера, вообразить, каким мог быть его типичный день в Перхурьеве-Воздвиженье, какие мечты и страдания занимали его детскую душу. Голуби под куполом и бирюзовые воды Кубенского озера, гармошечное разудалое веселье, песни да просторы Русского Севера и накрепко увязанное с ними ощущение тоски — от военных ли посланий, от предвидения ли будущих неведомых горестей.

Новая беда грянула ударом грозового колокола. Ожидаемо или негаданно, справедливо или несуразно-бессмысленно чьи-то чужие руки вывернули вдруг жизнь наизнанку — заперли двери родного дома, разлучили с самым дорогим человеком.

Маму Гаврилина арестовали в 1950-м. В автобиографии она указала, что была директором Кубено-Озёрского детского дома по 15 марта 1950 г. Далее значилось: «С 12/VII 1953 г. по 3/IX 1959 работала воспитателем Уломского дошкольного детского дома, после чего вышла на пенсию по старости». И ниже — пояснение: «Перерыв в работе по причине отбытия срока наказания. Осуждена по Указу Президиума Верховного Совета Союза ССР от 4/VI 1947 г. В 1953 г. 18/VI освобождена от отбытия меры наказания со снятием судимости» [49].

Гаврилин вспоминал, что Клавдия Михайловна «была настоящей коммунисткой, и всё, что вопреки здравому смыслу происходило с народом и страной, приписывала проискам врагов. К тому же была она ещё и секретарём сельсоветской организации. Только за письменным столом особенно сидеть не любила. Всегда была там, где людям нужно помочь и словом и делом. <…> И тем не менее она, Клавдия Михайловна Гаврилина, беззаветно верящая в идеалы коммунизма, была арестована. Вот так и оказался я уже воспитанником детского дома… А маму выпустили после смерти Сталина и полностью реабилитировали» [19, 375].

За что арестовали Клавдию Гаврилину, с чем именно было связано предъявленное ей обвинение, доподлинно неизвестно. Одна из версий, рассказанных Гаврилиным, — её подставили сослуживцы, донесли о колоссальной растрате, нашли подтверждения в бухгалтерии. Бухгалтера тоже арестовали: «провинившимся» давали десять лет с конфискацией имущества. Детей — одиннадцатилетнего Валерия и девятилетнюю Галину — выселили из дома, перешедшего в собственность государства.

Сестра Клавдии Гаврилиной, Мария Михайловна (педагог младших классов женской школы), взяла на воспитание только Галю: двоих детей прокормить она не могла. А Валерия крёстная Асклиада повезла в детский дом в село Ковырино (близ Вологды). Директором его в те годы была хорошая подруга Клавдии Михайловны — Анна Харлампиевна Романова. «Ты смотри, Склия, — строго наказывала К. Гаврилина, — только к Харлампиевне!» [42, 44].

В памяти Гаврилина всё случившееся запечатлелось как самое страшное горе, постигшее его в детские годы. Он вспоминал, что по Вологодской области прокатилась тогда большая волна арестов: «У нас отобрали всё: дом, хозяйство, даже одежду. В детдом меня крёстная босиком привела. <…> Это было так страшно, что даже вспоминать не хочется. <…> Всё мне там было чужое, я находился в каком-то оцепенении. Если бы не крёстная, которая ко мне туда приезжала, возила к матери, а на лето вообще забирала к себе, я не знаю вовсе, как бы я это всё пережил. <…> У нас ведь место ссыльно-каторжное. Нам с крёстной приходилось все эти лагеря объезжать. Я там насмотрелся такого зла и наслушался такой музыки, что меня до сих пор трясёт от воспоминаний. Я вот из-за этого даже не могу оценить такого артиста, как Высоцкий. Его исполнительская манера напоминает мне то, что я слышал тогда — напуганный сиротливый мальчишка. Это был такой удар по детской психике, с которым я не могу справиться всю жизнь» [19, 332–333].