Валенсия и Валентайн - [25]

В углу комнаты горела плита.

У плиты стояла кровать, и на кровати лежала ее бабушка, съежившаяся и исхудавшая.

– Валенсия? – позвала она. Голос ее сухо потрескивал, как огонь в печи. – Мне в самом деле не очень хорошо…

– Мне в самом деле не очень хорошо… Я умерла. – Голос принадлежал кому-то другому, чье лицо было скрыто. Женский голос доносился из инвалидного кресла, обращенного в противоположную сторону и необъяснимым образом находящегося не в той же комнате, что и ее бабушка, но в той же, где была Валенсия. Сгорбленная фигура с понурыми, как будто на них давил дождь, плечами. Короткие волосы прилипли к тонкой шее.

Несмотря на проливной дождь, пламя перекинулось на стены, ухватилось за них, забралось вверх и ползло теперь по потолку к Валенсии.

– Ты должна была проверить. – Сухой птичий клекот вернулся, как будто сама птица сидела на ветке прямо за окном, чтобы дразнить ее, оставаясь невидимой. – Здесь все сгорит дотла, и ты умрешь, ты умрешь, мы все умрем…

Охваченная огнем, комната начала падать, и здание превратилось в самолет.

– Не бойся тридцать пятого дня рождения, – сказала птица. – Ты не доживешь до тридцати пяти.

Ее разбудил шаркающий звук на кухне. Валенсия резко выпрямилась. Тишина.

У нее всегда были очень яркие сны, но в первые дни после похорон Шарлин они на какое-то время превратились в невыносимые кошмары, вырывавшие ее из сна, кошмары настолько реалистичные, что она забеспокоилась: либо ей видятся демоны, либо она сходит с ума.

В этих снах тело мертвой девушки, теперь освободившееся от инвалидного кресла, стояло в центре спальни. Просто стояло там, разлагаясь. Иногда оно кивало головой – вверх и вниз, так энергично, что челюсть отваливалась и громко лязгала зубами. Иногда оно внезапно приближалось к кровати Валенсии, а иногда исчезало, но Валенсия все равно слышала, как оно кружит поблизости. Казалось, огорчая и пугая Валенсию таким образом, оно испытывало радость. В конце концов оно удалялось из комнаты и понемногу затихало, пока наконец Валенсия не переставала слышать звук этого жалкого, хрустящего тела.

После последнего шума, когда все стихало, Валенсия еще долго лежала неподвижно, словно замерев, на спине. Она не могла ни кричать, ни плакать, ни даже отличить сон от реальности. И просыпалась по будильнику, задыхаясь.

С годами эти сны ушли, но страх перед ними все еще оставался. Как будто Шарлин – или ее ужасный призрак – каждую ночь проникала в кухню. И время от времени Валенсия просыпалась оттого, что слышала, как там что-то движется.

На кухне никого нет. На кухне ничего нет. Тем более на кухне нет Шарлин. Убеждая себя в этом, Валенсия в какой-то момент спохватывалась, опасаясь, что эти мысли дадут противоположный эффект, породят наказание за ощущение безопасности, сыграют роль триггера.

На кухне может что-то быть, думала она, вычеркивая первую мысль, а потом беспокоилась, что эта мысль каким-то образом приведет к тому, что на кухне кто-то появится.

Она пыталась очистить разум, отбросить все мысли и сосредоточиться на чем-то совершенно другом. Она даже придумала стишок, чему мать научила ее в детстве, когда ей было трудно заснуть.

Надежней всего самолетом летать

Лучше в небе чем под землей лежать

Сел в самолет – не бойся и пой

Автобус, корабль, поезд, джип – отстой

Она подтянула ноги к груди, затаила дыхание и прислушалась, ожидая услышать прерывистые хрипы и шорох шагов. Она знала, что там никого нет, знала это абсолютно точно, но знание совсем не помогало. Знание казалось опасным.

Поэтому она бегала. Надевала вчерашнюю одежду, беря ее прямо из корзины для белья, проносилась через квартиру, как будто за ней что-то гналось, слетала по лестнице и с колотящимся сердцем мчалась к своей машине. По пути она не успевала проверить плиту и, уже оказавшись внизу, сталкивалась с двумя своими иррациональными страхами: Призрак Шарлин или Загорающаяся Плита.

Птичий голос следовал за ней из дома.

Ты умрешь. Ты умрешь. Мы все умрем.

Надежней всего самолетом летать, – заклинала она в ответ, бормоча себе под нос, надеясь, что никто не услышит. – Лучше в небе, чем под землей, лежать…

Резкий и сухой дребезжащий звук догонял ее сзади, когда она наклонялась, чтобы отпереть дверцу; охнув, она поворачивалась – сухой лист скользил через парковку.

Гори оно все пламенем.

Часы на приборной панели в машине показывали 5:30. До работы оставалось еще больше двух часов, но возвращаться в свою тихую квартиру было немыслимо, поэтому она вставляла ключ в замок зажигания и ехала к колл-центру, глубоко дыша, не торопясь, медленно, в объезд, стараясь не беспокоиться о том, попадет ли в аварию, есть ли кто-то на заднем сиденье и охвачена ли пламенем ее квартира.

Даже в такие ужасные утра, как это, Валенсия получала удовольствие, пусть и не полное, от легкой поездки на работу. Дорога была в ее распоряжении, и ей нравилось ощущать себя в движении, нравилось наблюдать мир, пробегающий за окном и ничего от нее не ждущий. Она проезжала Тринадцатую до Рей-стрит, сворачивала на Четырнадцатую до Эльфинстоуна, потом на безымянную проселочную рядом с небольшим ручьем, которая вела к аэропорту. Это была старая часть города, и дороги были обсажены яркими, старыми, уютно склонявшимися деревьями.