Валенки - [29]

Уже темнело. Ветерок поднялся, вьюжило немного. Спрятанные в сугроб вещи припорошило так, что, наверно, мильтонам можно было отыскать их только с собаками.

— Ну, сейчас билеты будут давать, — сказал Степан с таким видом, словно собирался кинуться в холодную воду. — Доставай деньги, я и на тебя куплю, а ты стой тут.

Он опять ушел и надолго. Наконец, прибежал: «Поезд идет!»

Федя схватился за свой чемодан, но Степан придержал его: «Погоди, погоди…». Выглянул из-за угла, скрылся, но вернулся скоро:

— Пошли, Федюха! Скорей!

Поезд останавливался в Калязине всего на три минуты. Он уже трогался, когда они подбежали, но именно так и рассчитал Степан: садиться, когда поезд уже отходит. Одну за другой он закинули вещи на площадку, мимо посторонившейся проводницы, а когда влезали, мимо проплыл милиционер, стоявший на перроне и провожавший их взглядом.

— Стоит, разиня варежку, — весело сказал Степан. — Привет тёще, служба!

Проводница поторопила их нелюбезно, и они ввалились в вагон, где сидели и лежали пассажиры. Вещи тут занимали и полки, и проходы, однако пятинские валялы кое-как протиснулись, нашли местечко и для себя. Федя упятился в темноту плацкартного купе, чемодан ему помогли закинуть на самую верхнюю полку под потолок. Степан хотел поступить и со своими вещами так же, но места не хватило, и он расположился у окна. Очень неплохо устроился еще и потому, что прикрыл сумку с валенками чужой пальтухой, а хозяйка этой пальтухи, старушка богомольного вида, сидела напротив, с нею Степан уже пошучивал.

Поезд бодро вздрагивал, набрав ход; за окном мелькали в ночи неясные тени; говор и стук и всяческое шевеление наполняло вагон — восторг постепенно овладевал Федей: он впервые ехал в поезде!

— Смотри-ка, и дронниковские клухи здесь, — опять непонятно чему обрадовался Степан. — Привет, бабоньки!

Те, кого он назвал «дронниковскими клухами», сидели неподалеку и тоже улыбались Гаране. Это значит, они из деревни Дронниково и знакомы ему с каких-то пор. Небось, будучи еще парнем, ходил к ним гулять. Их было три — все толстые, увязанные шалями, и сумки-котули у них были толстые, бокастые, причем чуть ли не в каждой и впрямь привязаны подушки.

— Тоже, небось, в Москву едут, — сказал Степан Феде, приглушая голос. — Собьют нам цену, а? Как ты думаешь?

Федя воспринял это всерьез, озабоченно пожал плечами: в самом деле, могут сбить.

— Эх! — совсем развеселился Степан. — Зря я не сдал их милиции.

Тут, легки на помине, вошли двое милиционеров и стали пробираться по проходу. Один из них остановился возле Степана и, откинув старушкину пальтуху, пощупал сумку, спросил:

— Валенки везешь?

Степан явно смутился:

— Да нет, так… барахло всякое.

Милиционер опять пощупал и сказал своему напарнику:

— Валенки, чего там!

И пошел дальше, остановился возле дронниковских, что-то спросил. Женщины отвечали полушепотом.

Второй же мильтон сказал Степану, мотнув головой:

— Ну-ка, мужик, давай выйдем.

Степан встал. Они пошли в ту сторону, где проводница лязгала железной дверкой печки. А трех дронниковских первый милиционер повел в другую сторону вагона. Федя испуганно следил: как это? арестовали их всех, что ли?

Он сидел сам не свой. Утешало только одно, вещи Степана — вот они, остались, и тот должен за ними вернуться.

«А если не вернется — что тогда? Ехать в Москву? А там куда»?

Федя запаниковал.

Двери с той и с другой стороны вагона открывались и закрывались, но входили и выходили чужие люди. Степан не показывался. Не было видно и дронниковских. Может, их хотят всех ссадить? Вот сейчас остановится поезд, и они останутся… Тревога Феди нарастала. Он то вставал, то садился.

Наконец, появился возбужденный, раскрасневшийся Степан, сел на свое место, подмигнул Феде ободряюще.

— Отпустили? — сочувственно спросила старушка.

— А то! — лихо отвечал Степан. — Штраф хотел сорвать! Вот гад, а? Это с меня-то, фронтовика, и штраф! Ну, я ему…

— А ты ему чего?

— А вот так рубаху распахнул: на тебе! Видишь? Вот, полюбуйся.

И он распахнул рубаху на груди до самого пояса, обнажив свои страшные шрамы; грудь Степана была буквально исковеркана. Сидевшие поблизости женщины ахнули, старушка пробормотала:

— Господи боже! Да как же ты еще жив-то?

— Я весь такой, и ниже точно так же, — с вызовом сказал Гараня. — Могу показать, не жалко. Перепахан и заборонен, и осколками засеян… У меня в сердечной сумке два осколка — так врач сказал. Три хирурга зашивали — уморились зашивавши, и нитки кончились. А он что со мной хотел сделать? Хошь — бери меня голыми руками!

Степан, ставший в эти минуты именно Гараней, засмеялся и от удовольствия головой покрутил:

— Испуга-ался… Ладно, говорят, катись.

— Застегнися, герой, — сказала мимо проходившая проводница в шинели. — Этот молоденький, потому и отпустил. Погоди, нарвешься на старого.

— Зин, ну ты меня знаешь, — намекнув на что-то, сказал проводнице Гараня. — Меня ж не так просто…

Молодой милиционер, который выводил его, прошел мимо, не взглянув на Степана.

— У меня три ордена фронтовых, милый ты мой губошлеп, — сказал ему вслед Гараня. — Я столько раз через фронт ходил, сколько ты на горшок. Туда налегке, обратно с немцем. Я их, гадов, по выбору брал — только крупных, чтоб чином не ниже обер-лейтенанта. Понял?