Валенки - [10]

— Вы, ребята, садитесь вот сюда. Нынче вам почет и уважение, — распорядилась председательница. — Раз взрослые-то парни в армию ушли — на вас теперь главная надежа.

— А мы? — сказал Иван Субботин и браво повел плечами (при одном плече рукав пустой). — Чего нас в расчет не берешь?

— Вы — одно название! — зашумела застолица весело. — Вас и на племя нельзя держать: наделаете ребятишек безруких да безногих. Теперь вот Федюшка с Костяхой да Мишака с Вовкой — они мужики.

На столе стояли миски с куриной лапшой и мясными щами — от запахов голова кружилась. Студень был навален кубиками; селедка соленая тут же, рядом… Федя с воодушевлением оглядывал стол: ого, забогатели! Вспомнил мать: он-то тут сидит за праздничным столом, а она-то в лесу… на морозе… Может быть, ничего не ела с утра.

«Надо будет ей что-то послать, — подумал он. — Завтра схожу в Ергушово, узнаю…»

Разобрали ложки, куски хлеба, налили в стаканы… Кто-то сказал, что ребятам нельзя пить, пока не женятся. Другие возразили: ничего, мол, один-то раз в год да немного — можно. Дарья Гурова, сидевшая, как ей и полагается, в красном углу, встала, стукнулась головой о божницу (ростом она ничего себе) немного ссутулилась и сказала речь. О том, что мы победили проклятую Германию, что поставки хлеба государству колхозом выполнены и перевыполнены; что предстоит нелегкая зимовка для скота, кормов заготовлено столько-то, однако же маловато; и мол, спасибо партии и правительству: проявляют заботу о колхозниках — выдано столько-то на трудодни. Заключила она тем, что предложила выпить за здоровье великого вождя всех народов, вдохновителя и организатора наших побед.

Федя однажды уже пробовал самогон — за Ощепковой ригой было дело; Мишка Задорный отлил в бутылку где-то у кого-то и принес. Пили по очереди и делали вид, что нравится. А уж противно-то было! Слава богу, нынче налили в рюмки, а вот Гаране — полный стакан; он опрокинул его в рот одним махом, прикрякнул и стал тыкать вилкой, взял селедку за хвост, лихо разорвал ее вдоль по хребту, половину протянул Феде:

— Вот так надо действовать. Понял, Федюха? Ешь.

Тут как раз перед председательницей поставили тарелку с только что испеченным — с пылу, с жару! — замысловатым кренделем, увидев который весь стол грохнул от смеха.

— Бессовестные вы, бабы! — заругалась Дарья. — Да разве ж можно тесто на такую срамоту тратить!

Но ругалась не со зла, просто для порядку.

Никак не мог успокоиться стол. Федя оглядывал смеющиеся лица, и ему в эту минуту особенно было ясно, как он всех любит, какие все веселые, хорошие. Вот же они посматривают друг на друга и на него, Федю, черпают дружно ложками из общих мисок, да и его угощают. То и дело слышится:

— Ешьте, ешьте, ребята! Али не нравится наша стряпня? Неуж не угодили?

— А ты чего модишься, Федюха? Небось, не девку сватать пришел — у нас праздник колхозный.

— Гляди, парень: кто мало ест, тот плохо работает.

Федя сидел в простенке между окнами. У него под локтем плющили носы об оконное стекло ребятишки с улицы; лица у них веселые, раскрасневшиеся — на улице уже морозно, лужи стянуло льдом… Когда-то и он плющил нос о стекло, а теперь вот поглядывает на них свысока: не горюйте, мол, ребята, вас накормят попозднее, во вторую очередь, но не хуже.

А за столом уже запели «Когда б имел златые горы», потом «По Дону гуляет казак молодой…», потом «На Муромской дорожке стояли три сосны».

«Как хорошо! — думалось Феде Бачурину. — Я и не думал, что будет так весело… Цыганка гадала, за ручку брала… Это у кого такой голосище? У Вальки Огашиной…»

И он тоже стал подтягивать:

Что стоишь, качаясь,

Тонкая рябина,

 Головой склоняясь,

До самого тына?

В распахнутой двери, куда то и дело зачем-то выходили те, что подавали на стол, мелькнуло вдруг встревоженное или даже испуганное лицо сестры. Чего это она явилась? От Селиверстова не ближний путь. Лидия что-то сказала одной из стряпух и махнула ему рукой: выйди, мол. Легко сказать, выйди! А как? За столом сидели плотно, выбраться можно только если под столом. Федя в ответ: погоди, мол. Степан Гаранин выпил еще стакан, закусил и взял в руки гармонью, кто-то уже вышел плясать.

Федя выбрался из-за стола — Лидии не было. Веселый, напевая, зашагал домой. Сестра ждала его, сидя на лавке, зареванная.

— Мама умерла, Федюшка…

Он проговорил вслед за ней, будто разом деревенея:

— Как это умерла?..

Лидия сквозь рыдания:

— Мне знать дали — я в больницу… а врач говорит… сердце у нее слабое, надсадилась…

Федя бесчувственно сел рядом с сестрой — словно обожженный молнией и оглушенный громом.

11.

Наследство, оставшееся от матери, а вернее сказать, от родителей, брат и сестра Бачурины поделили вскоре после похорон. Может быть, и не было бы такой спешки, но зять своими хлопотами поторопил: он не делить хотел, а просто забрать все себе, поскольку не считал Федю наследником; мол, еще мал.

Сначала зять приехал один и увез сундук из горницы, в котором лежали половики, бабушкина домотканина, материна сряда; прихватил и кое-что из обихода хозяйственного — двуручную пилу, две крепкие деревянные бадьи… Феди в тот день дома не было: работал. Пришел домой — тут уже похозяйничали: забрали все, что могли увезти.