Валдаевы - [144]

— Эй, граждане, куда направились? Стойте!

Тон у него был начальственный, повелительный.

— Вот так плант! — Елисей Барякин остановился как вкопанный.

— Валяй обратно!

— Гурьян Кондратич нас ослобонил.

— По какому праву?

— Потому как мы налог свой заплатили, — заявил Мокей Пелевин и направился прочь, бросив через плечо: — Покедова, благодетель наш!

— Подавился бы нашими бумажками, — вполголоса добавил Глеб Мазылев вслед Платону, который почти бегом бросился в сельсовет.

Будто не заметив Гурьяна, Платон угрожающе пошел на Мазурина:

— Ты отпустил?

— Здорово, дядя! — Гурьян схватил его за плечо.

— А-а! Это ты, племяш, распоряжаешься? По какому праву? Кого народ избрал председателем?

— Не народ, а исполком.

— А это все едино.

— По какому, говоришь, праву? По тому самому, по какому ты их посадил. У каждого из них большая родня, а за попа к тому же все верующие, коих в сотни раз больше, чем нас. Ты об этом подумал? Тебя в Алове за такие штучки уважать перестанут. О твоем самоуправстве на партячейке толковать надо, а не тут. Уж мы тебя приберем к рукам!.. — И Гурьян вышел, хлопнув дверью.

Вечером на партийной ячейке Платона «прибирали к рукам». Говорили резко, но беззлобно. По лицу Нужаева было видно, что зла он ни на кого из коммунистов не таит. Признался, что перегнул палку. Думал сделать как лучше, да промахнулся…

А после собрания, на улице, сказал Гурьяну:

— Ты прости, погорячился малость.

— Всякое бывает…

Платон заговорил о том, что неплохо было бы устроить несколько красных помочей и вывезти на площадь в белой часовни весь кулацкий лес, который лежит без употребления под Поиндерь-горой, — пусть возьмут его бедняки, чтобы подправить покосившиеся избы.

«Не дали промашки, когда выбрали его председателем, — подумал Гурьян. — Хозяйственный мужик… Надо бы ему поосторожнее, поосмотрительней быть. Кулачье ему многое не простит. Уже сейчас зубы точат. Впрочем, волков бояться — в лес не ходить…»

Платон остановился.

— Слышал, уезжаешь скоро. Один или как?

— Хочу жену и сына с собой забрать.

— Нынче заходил к нам твой Сергей. Большой какой вымахал! На тебя похожий.

— У тебя тоже все парни что надо. Как-то недосуг было спросить, где твои двойняши-близнецы.

— Виктор при мне, а Вениамин… Мы ведь с ним не в ладах…

— Слыхал я.

— Говорят, в Ардатове живет. А Семен намедни письмо прислал. В Москве он. Два года тому сюда приезжал. Герой он у меня — два креста дали… А теперь пишет: Советской власти служу. Но я об нем ничего подробного не знаю.

— Давай-ка зайдем ко мне, — предложил Гурьян. — Поговорим хоть малость. А то ведь все на людях да на людях — словом обмолвиться некогда. Ты мне Семенов адресок дай. Я ему написать должен. Дело у меня к нему есть…

Через день Гурьян начал собираться в город. Вдвоем с Аксиньей, потому что Сергей наотрез отказался ехать с родителями.

— Зазноба, что ли, у тебя тут? — спросил его Гурьян.

— Отстань от него, — заступилась за сына Аксинья. — Сам видишь, дед старый, помочь некому, если вдруг что… Пусть при кузнице будет, при деде.

— Ну и упрям же ты! — Гурьян покачала головой, глядя на молчащего сына.

— Яблоко от яблони недалеко падает, — заключил дед Кондрат. Уж он-то знал, что всему причиной — алякинская дочка Лара…

5

Кто знает, как сложится твоя жизнь через день-другой. Бывает, самое что ни на есть неважнецкое, на первый взгляд, обстоятельство меняет весь привычный ход жизни. А к добру или худу пойдет перемена — об этом тоже никогда не знаешь.

Вениамин Нужаев работал заведующим канцелярией ардатовского уисполкома. Работа была бумажная — весь день за письменным столом.

Но он был рад такому внезапному повышению, пришедшему с новой властью. Что и говорить, заведующий канцелярией — фигура в уезде. А ведь прежде ходил в простых работниках, и всякий, кто побогаче, мог помыкнуть и обидеть. После ухода от купца служил в армии, а после ранения полгода работал на паровой мельнице. Давно он расстался с мыслями о своем благородном и высоком предназначении, обещанными когда-то ветреной Фемидой; прежние мечтания вызывали лишь грустную улыбку, когда вспоминал о них. И такую же улыбку вызывала канувшая в лету любовь к купеческой дочке. Жизнь пообломала, пообкатала, пропустила через вальки. В партячейке, в которую он входил, о нем были хорошего мнения: по всем статьям вроде бы свой человек: пролетарий, из крестьян-бедняков, немало горя хлебнул за свою недолгую жизнь. И вдруг как снег на голову — вызов в губернскую чрезвычайную комиссию.

Вызов пришел с нарочным, а у нарочного у пояса маузер в деревянном чехле — ничего не поделаешь, надо ехать. Кое-кто из сослуживцев, прощаясь с Вениамином, сочувственно вздыхал, другие неодобрительно покачивали головами, а некоторые просто не замечали протянутую на прощанье руку.

Но через неделю он вернулся в Ардатов — назначили его председателем уездной чрезвычайной комиссии. Конечно, при этом не обошлось без чьих-то рекомендаций. Наверное, члена губчека Гурьяна Валдаева. Брат Виктор в последнее время, когда Гурьян жил в Алове, близко сошелся с ним. Об этом Вениамин узнал из письма, которое прислал ему Виктор, — до брата дошли слухи, будто Вениамин влюблен в купеческую дочку и от любовной маеты нигде не находит себе места. Советовал выкорчевать из своего сердца любовь к Бугровой — дочери классового врага. Читая эти строки, Вениамин усмехнулся и подумал: любовь — не сорная трава, которую проще простого вырвать из грядки вон…