Вагончик мой дальний - [36]

Бородач оживился.

— Охотник… Но особенный. Я за камешками охочусь. Меня тут каждая собака знает.

Я вдруг вспомнил, как однажды одна из Кать рассказывала про какого-то местного старателя: в одиночку по горам бродит, самоцветы ищет, а зовут его Васька-серьга… Катя, что помоложе, определила: чудик. А старшая не согласилась и поправила на свой лад: чудотворный — вот он какой!

Я ничего тогда из этого разговора не разобрал, но история запомнилась. Я спросил:

— Васька-серьга?

Он усмехнулся, неторопливо наклонил вправо голову, стала видна огромная серебряная серьга кольцом в левом ухе.

— И так зовут, и по-другому… Васька-хитник — во как!

— Хищник?

— Ну да. По здешнему-то — хитник.

— А вы, правда… хищник? — спросила Зоя.

Гость как бы мельком, однако зацепился взглядом за Зою, покачал головой.

— В одиночку побродишь — озвереешь, это правда. Но среди зверья-то безопасней, барышня, чем среди этих… человекоподобных… Какие вас ищут!

Он еще раз окинул взором жилье и предложил пойти на волю. Тут хоть и не дует, но на воле просторней… Да и видней.

Я тогда не понял, что он хотел видеть. Однако мы вышли. Погода была сумеречная, но теплая, как перед дождем. Мы вскипятили на костре чай с брусничными листьями, а гость достал из брезентовой дорожной сумки хлеб, яйца, огурцы, а из обрывка вафельного полотенца извлек кусок оленины. Острым самодельным ножом с деревянной резной ручкой ловко накромсал ломтями розовое мясо. Тут мы еще заметили, что пальцы рук у него сплошь украшены серебряными перстнями, массивными, видать, ручной ковки. Но вместо указательного пальца на его левой руке был обрубок. У самострельщиков, которые хотят избежать фронта, это обычно бывает на правой. Ну а вдруг он левша?

Гость поймал наш взгляд, буркнул сквозь бороду, что в тайге всяко бывает, не только пальцы, голову люди теряют. Пошевелил обрубком и добавил, что тут — особый случай, но рассказывать долго, лучше закусить. А вообще-то бродит по горам и долам с до войны, сам из староверов, еще говорят — «кержаков», то есть не пьет, не курит, а камешки, минералы, видит сквозь землю, где, значит, что лежит.

— Как это? — удивилась Зоя. — Насквозь?

— Люди так думают… А по правде, я их не вижу, чувствую.

Зоя, уплетавшая за обе щеки сочные куски мяса, даже перестала жевать, так захватил ее разговор о чудесах.

— Чувствуете? Носом?

Гость громко захохотал, откидывая кудлатую голову. Шапка лежала рядом на траве.

— Да нет… Скорей кожей. Но объяснить не могу. Сам не понимаю. Чувствую — и все. Ты вот чувствуешь человека, какой он? Вот меня, к примеру?

— Кажется, чувствую, — отвечала Зоя серьезно. — Но причем тут камни?

— Так они живые, — сказал гость. И посмотрел странно в лицо Зое, а потом мне. Я вдруг подумал, что он не первым нам об этом говорит, а заглядывает в глаза, потому что привык, что ему не верят. Впрочем, я тоже не поверил. А Зоя поверила. У нее глаза разгорелись от таких фантазий. И он это почувствовал. Обращаясь только к ней, гость стал описывать, какой жизнью камни живут, впитывая добро или зло, как общаются с человеком, и как влияют на его судьбу.

— На чью? На мою тоже? — спросила Зоя, но поправилась: — Нашу?

— На любую.

— Ну и что вы нашли? — поинтересовалась Зоя уж слишком, как мне показалось, кокетливо. — Бриллианты, топазы, рубины?

Я впервые с неприязнью подумал о женском таком любопытстве. Мясом любят угощаться — ладно. Даже сырым. Но что готовы поверить всяким сказкам от захожих бородачей — это уж слишком.

Однако гостю такое внимание льстило. Он отвечал серьезно, что кое-что на днях нашел… При этом раз-другой обернулся, пристально вглядываясь в заросли: померещилось, что ли? Успокоившись, поправил Зою, что бриллиантов в земле не бывает, они алмазами зовутся. А у него в Москве, на Сельхозвыставке — в кино, небось, видели: «Свинарка и пастух»?.. Вот там перед самой войной у него коллекцию камней выставляли, а заодно и его для экзотики вместе с серьгой демонстрировали. Потом, как война началась, все павильоны позакрывали, ему же велели ехать домой. А коллекция… Теперь уж неизвестно, куда она подевалась…

— Жалко, — сказала Зоя. — Небось, дорогая?

— Да не в цене дело, барышня. Она красивая, — сказал гость. — Но, если честно, мне добра не жалко. Хоть камешки, правда, были покраше, чем в ином музее. Если, скажем, для пользы человеку попали, то ладно. Пусть владеет. А я еще лучше соберу. Вот тут неподалеку ходил, уголек нашел… Пришли геологи, подтвердили, шахту открыли в Полуночном… И марганцевую руду нашел… Ее, значит, немцы сейчас разрабатывают.

— Военнопленные, что ли?

Гость опять вперился в заросли, что-то не давало ему спокойно сидеть. Повернулся к нам, переспросил:

— Что? Какие пленные? Немцы-то? Нет, свои… Которых с Волги привезли… Как будущих врагов народа.

Мне показалось, что слово «будущих» он произнес чуть насмешничая. Манера такая странная, губ не видно, а по глазам, светло-голубым, на выкате, сразу и не поймешь, шутит или нет.

— Это их, что ли, на «кукушке» возят? — поинтересовался я.

— И их. И других. Тут кругом лагеря…

— А беглецы есть? — спросила Зоя, чуть напрягаясь.

— Бегут… Как же! — отвечал гость и снова оглянулся на лес. — А за ними, вот как за вами, охотятся…