Вагончик мой дальний - [19]

Один бородач, с кнутовищем в руках, больно тыкал острым концом под ребра, покрякивал, повторял разочарованно: «Мощи… Какие из них работнички?.. На их откорм больше уйдет, чем они наработают!».

Штабисты стояли тут же с непроницаемыми лицами. Но было понятно, что они рассчитывали на другую реакцию. Один Волосатик пьяно улыбался, когда нас вслух охаяли, заявил вызывающе:

— А ты, дядь, не хошь — не бери… У нас покупателей и без тебя хоть отбавляй! Еще просить будешь!

Бородач замедлил шаг и, указывая кнутовищем на Волосатика, буркнул что-то, но мы все расслышали:

— Я и тебя бы не взял… Раз-зе ты мужик? Мужики настоящие на фронте… А ты с детишками тут воюешь!

Волосатик вздрогнул как от удара, хотел что-то выкрикнуть, но Леша Белый его придержал рукой:

— Товарищ капитан! Никшни! Нам тут не один день еще стоять…

— А ты сам-то с кем воюешь?! — с опозданием бросил в спину зло Волосатик.

Но бородач не счел нужным отвечать. Еще раз прошелся вдоль нашего ряда и уехал. И остальные убрались, ничего не объясняя.

Впрочем, кое-кого из нас взяли на замету: меня, Шабана, кажется, еще двух мальков моложе. Они и на Зою кинули глаз: среди девочек она выделялась не только возрастом, но и своей статью. Но я уж знал наверняка, что Зою штабисты не отдадут ни за какие коврижки.

Ночью Костик, которого я уж и не ждал, принес письмо. Вдруг ткнулся холодным носом мне в ухо, когда я уже засыпал, и зашептал торопливо, я даже первых слов не успел запомнить.

— Ты чего? — ошалело вскинулся я. — Чего замолотил?

— Я же от Зои! От Зои!

— Ну от Зои, — смягчился я. — Она что, так и чешет со скоростью пулемета?

Костик, помолчав, поинтересовался сдержанно:

— Но я-то что… Должен, прям как она, говорить?

— Как она… Должен… — подтвердил я нахально.

Все это от неожиданности. Как не понять, что Костик на радостях, доставив мне весточку, торопился скорей ее выложить.

— Давай, давай! — подбодрил я.

Мне почему-то не приходило в голову, что он может послать меня подальше с моими претензиями и просто исчезнуть. Кого бы я тогда поучал? Но Костик, слава Богу, не был обидчив.

Он приблизился к моему уху еще ближе, так что стало горячо от его дыхания.

— Слушай, Антоша! — зашептал Костик, его губы щекотали мое ухо. — Ты очень хороший. Правда. Ты пожалел меня, а жалеть нас с Шурочкой не надо, это судьба. И Мешков, и Петька-придурок, и Леша-инвалид, и другие, которые нас унижают, они вовсе не люди, они зверье, нам их не перебороть. Я смирилась и терплю. Ради Шурочки, которую они не трогают, терплю. И буду терпеть, сколько хватит сил, а потом… Потом не знаю, что сделаю. А тебя за то, что ты нашел такие слова, я никогда не забуду. Я тебе тоже скажу свои слова. Ты сам поймешь, что они не для всех, а только для тебя. Ты только слушай, слушай! А еще вот что скажу. Когда в грязи вымажешься, кажется, что все такой тебя видят. А ты увидел меня совсем не такой… Спасибо тебе. Твоя.

— Твоя? Так и сказано? — переспросил я.

— Так написано, — поправил Костик. — Твоя.

У меня дыхание перехватило от одного этого слова. Да все слова хорошие, мне никто в жизни таких слов не говорил. И когда Костик спросил деловито: «Будешь отвечать?» — я даже растерялся. Сказал: «Не знаю».

— А когда узнаешь?

— Не знаю, — повторил я расстроенно.

Мне не хотелось сейчас делиться сомнениями с Костиком. Ведь это письмо не ему, а мне. Но, в общем-то, он тоже причастен к письму. Его уши, его память, его голос… Какие бы самые-самые слова я мог узнать, если бы не Костик с его особым уменьем?

— А что она говорила про какие-то слова?

— Она же написала, — сказал Костик. — Ты их поймешь, когда она скажет.

— А вдруг не пойму?

— Поймешь, — повторил он. — Ты смекалистый.

— Да не в смекалке дело! — произнес я громче, чем нужно. — В душе… Ты знаешь, Костик, что такое душа?

— Знаю, — сказал он уверенно. — Поповские штучки. Так Кирялыч в интернате повторял.

— Дурак твой Кирялыч! Ты лучше у теть-Дуни спроси.

— Так она же верующая.

— И я верующий. Ну и что?

— С каких это пор? — удивился Костик. — Теть-Дуня научила?

Я промолчал. Надо бы ответить, что никто меня не учил. Это все Зоенька. Она появилась, и вдруг я понял, что Бог есть. Кто может из этой помойке святые слова произнести? Кто может Шурочку собой заслонить? Кто может других утешать, когда тебя саму ниже пола опустили?

— Послушай, Костик! — сказал я. — Я напишу. Завтра напишу. А ты иди и спи.

Костик уполз, а я еще долго лежал и думал о Зоеньке. Я тогда не мог знать, что она тоже в другом конце вагона не спит, тоже обо мне думает.

12

Наутро девочки заявили, что будут выступать для поселковых. Хотят показать концерт в благодарность за приношения. Мелюзга, которая день-деньской вертелась у вагончика, тут же разнесла необычную весть по округе, и к вечеру у колючки собрались жители поселка. Пришли все, кто мог придти. Как сказали бы в театре, свободных мест в зале не было.

Ближе всех, прямо на траве, утыкаясь носами в изгородь, восседала шумная ребятня. Мужички были, как обычно, под хмельком, густо дымили махрой за спинами своих жен, которые — нам это показалось чудным, — насколько сумели, все принарядились. Будто к ним взаправду приехал городской театр.