Вагончик мой дальний - [17]

— Ладно, — разрешил я. — Читай. Только без привирок.

— Да сука буду, слово в слово! — побожился он. И замолчал.

— Ну? Забыл, что ли? — спросил я сердито.

— Нет. Я настраиваюсь… — Он чуток подумал, потом каким-то не своим голосом начал: — Антоша…

Это был точно голос Зои. Правда, она меня так никогда не называла.

— Какой я тебе Антоша? — возмутился я.

— Не мне… Это тебе она написала… Антоша…

— Так и написала?

— Так и написала.

— Ну валяй дальше.

— Антоша… — повторил Костик голосом Зои. — Ты удивишься, что я так странно решилась тебе сказать, через Костика, но по-другому не получилось. Я о тебе думаю все время. Как ты вчера странно посмотрел, так я стала о тебе думать. Но мне показалось, что ты будто меня жалеешь. И напрасно. Меня жалеть не надо. Ты даже не знаешь, какая я сильная…

— Но я вовсе не так посмотрел, — прервал я Костика.

— Откуда мне знать, как ты посмотрел? — возразил Костик.

— Не так, — упрямо повторил я. — Ладно. Чеши дальше.

— Дальше она тебе пишет, — сказал своим голосом Костик, — что недавно узнала, что будут нас в связи с возрастом распределять по трудовым лагерям, и их тогда разлучат с Шурочкой, ее сестрой. А этого ни она, ни Шурочка не перенесут. Они всегда и везде были только вместе. Этим и спаслись. Да и вообще, оставляя ее в вагоне, она беспокоится за ее судьбу. А за свою она волнуется меньше. Хотя понимает, что всех нас и тебя, Антоша, куда-то отправят. Скорей всего на шахты, а может, лес валить. Так удалось мне услышать. Но это лучше, чем прозябать в вагоне. Вот только без Шурочки я не смогу быть, я умру без нее, правда. Прошу прощения, что разоткровенничалась, но, если бы ты на меня так странно не посмотрел, я бы не стала тебе писать. И Костика бы не просила. А если хочешь, можешь мне ответить. Костик все слова твои принесет. Он вообще хороший…

— Это ты хороший? — поинтересовался я.

— Я передал, как она сказала, — чуть обидевшись, отвечал Костик. — Теперь, кажись, все.

— Кажись… А ты… правда, отнесешь, что скажу?

— Отнесу, — натянуто произнес он.

— Не перепутаешь?

Костик замолчал. Наверное, рассердился на мои слова.

Но, пока мы спорили, я придумал, что скажу Зое. Я скажу: «Зоя»… Нет, я скажу не так. Я скажу: «Зоенька»… Она же не поймет, что я пускаю девчачьи слюни… В письмах надо говорить не так, как вслух. Вот в жизни я бы не смог ей сказать: «Зоенька». А через Костика могу. И это будет по правде. Ведь я знаю, я чувствую, что ей плохо…

— Зоенька, — произнес я вслух, прямо в ухо Костика, и сам удивился, как это необычно прозвучало.

Несмотря на худобу, уши у Костика огромные, как два лопуха. Может, оттого он такой памятливый, что у него не уши, а звукоуловители. Сейчас я его ушей не видел, но чувствовал, как они прям зашевелились, улавливая мои слова.

— Зоенька… — повторил я уверенней, прислушиваясь к собственному голосу. — Вот ты написала, что ты поняла, что я тебя жалею, и просишь прощения, что ты разоткровенничалась. Но я рад, что ты все рассказала, и вовсе не зря, потому что я и сам не раз думал, как они с нами теперь разделаются, и понял, что будет нам плохо. И о Шурочке я тоже думал, зная, какие волки — штабисты, что нет у них ничего человеческого.

— Как? — спросил я Костика.

— Не знаю, — сознался он. — Хочешь, повторю, чтобы ты не подумал, что я забуду?

— Ну повтори.

Костик прижался губами к моему уху и начал говорить моим голосом, непонятно, как у него получалось. Запинаясь, он произнес:

— Зо-ень-ка… — И потом опять: — Зо-ень-ка…

Уж слишком было по-настоящему. Я даже расстроился. Чуть не накричал на Костика, хотя понимал: он-то не виноват, что я, оказывается, заикаюсь, мычу, тяну слова, как кота за хвост. Я тут же стал выговаривать, что вовсе не два раза сказал «Зоенька», а всего один раз.

— Нет, ты сказал два раза, — возразил Костик. Но не обиделся.

Понимал, что это от смущения. Да и не каждый день такие доверчивые письма пишут.

— Это не ей… Это тебе я повторил, — настаивал я.

— Как ты повторил, так я и запомнил, — миролюбиво сказал Костик. Тут же продолжил: — Вот ты написала, что я тебя жалею, и просишь прощения, что…

— Хватит, — прервал я. Мой голос показался мне каким-то фальшивым. — Послушай… Может, о жалости вычеркнуть?

— Могу и вычеркнуть, — сказал деловито Костик. — Давай дальше. Она ведь ждет…

— А у меня получается? Или… нет?

— Тебе бы закончить надо… — посоветовал Костик.

— Ну в конце скажи так… Я ее вовсе не жалею, просто она мне показалась такой красивой… Нет, «красивой» не надо. Необыкновенной…

Нет, не то. Напиши так… Я увидел на донышке зрачков такое…

— Что такое «такое»? — переспросил Костик. — Сказать, что увидел «такое»?

— Ну необычное… — поправил я. — У нее такие травяные глаза…

— Так и передать? Про траву? — осведомился Костик.

— Ты что?! — чуть не взревел я. — Это я тебе так пишу… Да нет, тьфу, не пишу… Говорю…

— А мне не надо писать. Ты ей пиши, — резонно заметил Костик.

Я задумался. Пришлось сознаться, что я не знаю, что нужно еще написать, чтобы вышло складно… Я ведь никогда не писал таких писем.

— Тогда передам так, — решил Костик. — В травяных глазах ты увидел необычное…

— Нет, нет! — запротестовал я. — Про глаза не надо.