В железном веке - [114]

Он уехал из Фрейбурга и отправился бродить по Шварцвальду; чемодан был невелик, и он нес его в руках. В Хэллентале он вырезал себе суковатую палку и решительно зашагал по дороге, чувствуя себя, несмотря на создавшееся положение, довольно сносно. В деревнях он заговаривал с крестьянами и удивлялся, как плохо у них обстоит дело с тягловой силой и как они во всем отстали. Вот тут бы он охотно помог и показал добрым людям, как нужно вести сельское хозяйство. А зачем? Что ему дала его ученость? Чего он, несмотря на все свои усилия, добился? Они здесь наверняка счастливее его. И во всяком случае не ему теперь учить людей чему-либо!

Здешние крестьяне приглашали священника на поля, чтобы он прочел молитву и окропил их святой водой, когда вырастало слишком много сорняков, появлялся лишай или земляные блохи. Но разве сам Йенс, этот «селитренный проповедник», поступал разумнее? Он же поверил, будто наживет состояние тем, что будет разъезжать по чужим местам, а свой хутор оставит на произвол судьбы! Он не нашел ничего лучшего, как посылать деньги неизвестным людям, которые, прикрываясь фальшивым именем, предлагали свои услуги по части «ловкости рук» и беспроигрышного способа разбогатеть! «Сельскохозяйственная газета», которую он выписывал, была полна объявлениями подобного рода, — так что он, повидимому, не единственный, кто собирался ловить рыбку в мутной воде.

Во время этого безделья, знаменовавшего в его жизни нечто совершенно новое, в Йенсе Ворупе пробудилось что-то, раньше для него неведомое. До сих пор он всю свою жизнь стремился к одной цели: сначала набраться сил, потом «сделать карьеру», выдвинуться, преуспеть. Большая дорога, которая была для него до сих пор символом всякого никудышного сброда, жила теперь перед ним какой-то своей, особой жизнью. При каждом шаге, который он делал, в пыли словно возникали неведомые для него существа, его кругозор расширялся, внутреннее существо как бы потягивалось, как грудной младенец, которого распеленывают. Ведь под развалинами таилось что-то новое; и хотя все планы его рухнули и все начинания разбились, помимо них открывалась перед ним совершенно новая жизнь! Казалось, он выплывает на поверхность, оставив позади себя все бедствия, и там его ждет совсем другой мир. В чудесной тишине что-то зрело в нем, крепло, росло, — теперь, когда всё и все покинули его, он чувствовал в себе этот рост. Как часто он прикладывал ухо к одному из своих домашних животных, чтобы прослушать, как бьется сердце плода... Теперь, в тишине, ему казалось, что он подслушал в самом себе пульс и дыхание нового человека.

Разве то, что он принял, скитаясь по извилистым лесным тропам Шварцвальда, за громады гор, которые вот-вот рухнут и раздавят его, не оказалось чем-то бесконечно малым, ничтожным? Как много он ждал от этих ничтожных пустяков, от того, что мир считал ценным, — и как скромен был в своих требованиях к самому себе, к своей духовной личности! Тому, что не имело значения, он отдавал все свое время, и ему некогда было прислушаться к самому себе. И вот он бродит здесь, лишенный всего, и несет в себе — пусть это кажется самоуверенностью — целый мир!

Йенс Воруп в те дни невольно вспоминал о старике Эббе. Только теперь он понял, почему старик всегда был счастлив, — самое лучшее, самое важное он носил в самом себе! Это можно, пожалуй, сказать обо всех. Но лишь немногие умеют уважать свой внутренний мир. Большинство же только тогда постигает, какое несет в себе богатство, когда оказывается, как он сейчас, между молотом и наковальней.

Да, так оно и есть! И только этим можно объяснить, что великий немецкий народ был в силах вытерпеть все, что на него обрушилось: все ужасы и увечья, поражение и крах, — и все-таки продолжает жить, как живут птицы, что вьют себе гнезда по весне. Когда однажды Йенс зашел пообедать в горную харчевню, он случайно попал в многолюдную компанию шварцвальдских крестьян, справлявших свадьбу. Они пригласили и пришельца. И Йенс увидел, что тотчас после венчания, пока накрывали столы, начались танцы. Им было невтерпеж — так хотелось поплясать наперекор всему!

В Германии выкашивались и большие, жизненно важные замыслы. Этот необычайный народ, который Йенс полюбил в своих скитаниях, как он живуч! Точно растение, вырванное с корнем и все еще продолжающее цвести. Ослабленный, изувеченный ужаснейшей из гроз, какие знала история, измученный бедствиями — он бился и трудился, как трудятся муравьи, создавая совершенно иной порядок в мире. Многие остались без рук и без ног; они напоминали беспомощных насекомых, у которых какое-то жестокое существо — может быть, легкомысленный ребенок — оторвало крылья и ножки, — и все-таки они улыбались навстречу солнцу! И никогда еще самому Йенсу солнечный свет не казался таким прекрасным и мир таким великим и чудесным, как теперь.

И вот здесь бродил Йенс Воруп с Хутора на Ключах, «селитренный проповедник», самый культурный крестьянин в мире, и учился жизни. Он учился у растоптанных войной людей смотреть новыми, радостными глазами на все, что может вобрать в себя только горячая и открытая душа: свет и сознание, что ты живешь. Только на этой основе, такой ничтожной с обывательской точки зрения, можно было заново построить жизнь.