В железном веке - [113]

Но именно этого-то он и не мог — что-то в нем разбилось; и единственное, что было в его силах, это — выжидать. Да, выжидать! А зачем? И сколько же выжидать? С ума можно сойти! Когда заходила речь о его злополучном акционерном предприятии, Йенсу чудилось, что у него разум мутится. Этот взрослый человек был подобен ребенку, который играет своей тряпичной куклой, воображая всерьез, что это живое существо.

XVII

Однажды Мария нарушила ледяное молчание и сказала:

— Если ты все еще в это веришь, — а когда ты говоришь с людьми, кажется, что ты веришь, — почему ты сам не съездишь туда и не выяснишь, в чем дело? Немецкий ты знаешь настолько, что сможешь объясняться...

Это были первые слова, сказанные ею после многих дней молчания. И Йенс Воруп не мог не признать ее правоты. Он стал собираться в дорогу; холодного тона жены было достаточно, чтобы подтолкнуть его. И он удивлялся: почему до сих пор ему не пришла в голову эта мысль?

До Фрейбурга, где должен был находиться доктор Ланге и большая фабрика, выпускавшая его препарат, все шло гладко. Однако указанной в адресе улицы не оказалось. И тут Йенс Воруп вспомнил, что по желанию доктора Ланге все письма и переводы посылались ему до востребования, — потому якобы, что во время войны и почтальоны и частные адреса — дело весьма ненадежное. Тогда Йенс Воруп обратился к фрейбургской полиции, однако и в их списках не значилось ни фабрики, ни доктора Ланге. Вот все сведения, которые он получил; и чиновники, сообщая их, слегка улыбались.

— Но это же уважаемый человек, — настаивал Йенс Воруп. — Он был офицером действующей армии, и немецкое военное командование отправило его в Данию. Он даже награжден железным крестом.

Чиновники пожимали плечами.

— Его, пожалуй, было бы легче найти без этих знаков отличия, — пробормотал полицейский комиссар и украдкой усмехнулся.

И когда Йенс Воруп снова вышел из мрачного здания на дневной свет, он тоже невольно рассмеялся. Он повернулся лицом к солнцу и разразился громким горьким смехом! Правда вдруг открылась ему во всей своей преступной глупости, он очнулся. Да, конечно! Так оно и было! Почему он не понял этого сразу? Или хотя бы не так поздно? Сейчас он видел совершенно ясно, как был до сих пор непостижимо слеп, — так непростительно, легкомысленно, по-бараньему глуп, что жить больше не хотелось!

Когда он, наконец, обнаружил свою глупость и вывел себя на чистую воду, было уже нетрудно вытащить и остальных — всю банду! Страшное пробуждение! И труднее всего было примириться с существованием тех участников банды, которые с самого начала не верили в общество, ко вступили в него в надежде, что влопаются другие; с теми хитрецами, с теми акулами, которые плывут за кораблем, ожидая, не упадет ли кто-нибудь за борт. Он был вынужден признать, что и на родине, в его кругу, такие люди были!

Ну, а Мария, что ж она смотрела? Сейчас, во время своей поездки, Йенс Воруп думал о ней гораздо больше, чем за все последние четыре года вместе взятые, когда его интересовало лишь ее отношение к тому или иному проекту. Она бывала вначале трезва и сдержанна, а потом — еще более увлечена, чем он. То она безрассудно восхищалась им, то, при одинаковой ситуации, негодуя упрекала его в аморальности. Она сменила много точек зрения, и определенную линию в ее поведении найти было трудно. Вероятно, она колебалась в своем выборе между ним и своими родными. Но в основном она все-таки держалась мужа в те периоды, когда была в него влюблена, а когда не была — отвергала его планы. Видно, уж все женщины таковы!

Ничего не поделаешь! И все-таки, насколько же было бы лучше, если бы она всегда поддерживала его и делила с ним ответственность за все его ошибки! Тогда ему было бы легче снова стать на ноги; легче, если бы они шли рука об руку.

Пусть бы она хоть верила в него, в его добрые намерения и цели, к чему бы это стремление ни привело, а главное — в то, что он честный человек! Это помогло бы им вернуться к нормальным отношениям.

Ведь и ему приходилось немало сносить молча.

Какой бы вид сна в тех или иных случаях на себя ни напускала, в глубине души ей нравилась вся эта свистопляска; она наслаждалась плодами его махинаций, не чинясь сидела на пиру вместе с ним и кушала с хорошим аппетитом. И он не был убежден, что в случае его успеха она отнеслась бы к нему с осуждением. Ведь если бы сейчас они шли рука об руку и вместе боролись с последствиями его безрассудства, люди бы знали, что не только он виновник постигшей обоих беды, но что и она приложила к ней руку, хотя люди этого тогда и не знали...

Ему следовало бы ехать домой; здесь делать больше было нечего — мошенничество открылось. Но сначала ему хотелось как-то разобраться в самом себе, прежде чем он будет в силах вернуться к жене и к людям. Сейчас, когда обман установлен, дело принимало совершенно новый оборот: Йенсу Ворупу было ясно, что он станет козлом отпущения и побои достанутся ему; только он один обманщик и соблазнитель! Чтобы свыкнуться с подобным положением, надо было сначала обрести какую-то внутреннюю силу, — особенно человеку, который когда-то именовался местным королем и привык предводительствовать во всем. Ему необходимо время, чтобы хоть немного опомниться. Да, они сошли с рельс — все как один, и Мария в общем тоже. Торопиться, собственно говоря, незачем!