В замке и около замка - [12]

— Бедняжка!

Мальчик переводил взгляд с одного на другого, затем, плача и повторяя, что он хочет видеть мамочку, бросился в каморку; но жена Сикоры обняла его обеими руками.

— Молчи, Войтечек, ты должен радоваться за мамочку, что кончились ее мучения. Она никогда не выздоровела бы. Теперь она на небе. Успокойся. Если будешь слушаться меня так же, как слушался ее, то я буду любить тебя так же, как она,— утешала его добрая женщина.

— Куда вы хотите его отдать? — спросил доктор.

— Моя старуха права, куча раков! Если мы кормим пятерых, то, даст бог, прокормим и шестого. Мы оставим его у себя, господин доктор.

— Придите, пожалуйста, завтра ко мне,— проговорил доктор и, низко поклонившись портному, ушел.

На следующий день, под вечер, похоронили Караскову и ее ребенка. Их положили в одну могилу, рядом с Карасеком.

Похороны бедняков бывают скромны. Священник окропил могилу святой водой, могильщик с Сикорой опустили гроб, а семья портного и несколько батрачек помолились над могилой. Бедняжку Войтеха словно ножом в сердце ударили, когда он первый бросил в могилу матери три горсти глины и услышал, как твердые комья глухо ударились о гроб. Ему было так тяжело, что он предпочел бы сам лечь в эту могилу.

Капеллан и доктор помогли Сикоре похоронить Караскову. Кроме того, когда портной пришел к доктору, тот обещал ежемесячно давать ему деньги на содержание мальчика, чтобы как следует воспитать его.

— Я бы взял Войтеха к себе, но я холостяк и мало бываю дома; у вас за ним будет лучший надзор,— добавил добросердечный доктор, которого при всей его воспитанности недолюбливали состоятельные горожане, в особенности за то, что он не льстил, не целовал им рук и говорил всем правду в глаза. Его называли грубияном.

5

На следующий день после похорон Карасковой по городу разнеслась страшная весть: «У нас холера!»

— Кто умер? Кто умер? Сколько умерло? — спрашивали все друг друга.

— Вчера похоронили Караскову с ребенком, старуха Шафранкова была на похоронах, а сегодня она уже умерла. И старая Дорота расхворалась. В усадьбе Заврталовых сегодня слегли две батрачки.

Так говорили везде. Богачей охватил страх.

— Я уже говорил вам,— сказал один из состоятельных обывателей другому,— если у нас появится эта болезнь, то виновата будет чернь. Что им ни говори, все равно не послушают. Они едят, что попадет под руку, каморок своих не проветривают, куда ни заглянешь — грязь; как же может быть иначе?

— Только скажи им что-нибудь, тотчас один ответ: «Платите нам больше, будем лучше жить». Это нахальная, продувная шайка; они даже не стесняются говорить вам все это прямо в глаза. Я делаю, что могу, я и зимой давал им работу, чтобы они не умерли с голоду, и вот вам благодарность. Протяните им палец, они вцепятся в руку.

— Я это знаю, господин Чмухалек. Сделайте черту добро, он вас пеклом отблагодарит. Бездонную бочку водой не наполнишь. Времена сейчас трудные, жизнь дорога, а цены на хлеб не поднимаются, а падают. Скверная штука, я ожидал более высоких цен и думаю, что сглупил.

— Так не может долго продолжаться, господин Видржигост, не может. Мне говорили в Праге, что цены опять начнут повышаться, как же иначе! У меня лежит наготове двести четвериков зерна, и я ожидаю более благоприятного времени.

— Я тоже надеюсь. Вчера было в газетах, что в Будейовицком районе выпал град, и говорят, что такая погода распространится от Праги до самой Австрии. Это только начало. Будет еще хуже. Да сохранит нас господь.

— Человек живет в постоянных заботах. Беспокоится, пока хлеб стоит в поле, а когда он, наконец, убран, за него мало платят. Более того — существуют еще и другие волнения: вечером, ложась спать, человек не бывает уверен в том, что встанет утром, вот это хуже всего.

— О, я сразу пошел за этим,— сказал господин Видржигост, вынимая из кармана пузырек с каплями.— Человек должен быть готов ко всему. Я сказал своей жене, чтобы она не подавала к столу овощей, как можно лучше окуривала дом и вообще делала все, что предписал доктор. Так мы, может быть, убережемся от болезни.

— Если бы нам не нужно было держать батраков в усадьбах, но что делать,— не досмотришь, все украдут. Хоть бы можно было обойтись без этих людей. Они бич для нас! — вздохнул господин Чмухалек.

Еще больше, чем мужчины, боялись холеры дамы. Ни одна батрачка не смела переступать порог господского дома, а если попадалась навстречу барыне и собиралась поцеловать ей руку, то та издали кивала, чтобы она «оставила ее в покое». Барыни соглашались варить для батрачек суп и подавать им милостыню каждую неделю до тех пор, пока будет свирепствовать болезнь, чтобы поддержать их, и жертвовали на церковь.

Тазы с уксусом не выносились из комнат, капли и ромашка были всегда наготове, а грубиян доктор вдруг стал самым желанным гостем. Похоронный звон был неприятен барыням, и когда начинали звонить в церкви, они бледнели и у них мороз пробегал по коже.

Госпожа Заврталова собиралась поехать в Прагу, чтобы заказать себе модное платье. Госпожа Опршалкова отложила уже сто дукатов на золотую цепочку и сто на часы; она была женой первого советника городского управления. У жены бургомистра, или, как ее называли между собой барыни, госпожи бургомистерши, были цепочки и часы, а у госпожи Опршалковой таких вещей не было. Это сильно мучило ее, так как после жены бургомистра она считала себя первым лицом в городе; она хотела поехать с госпожой Заврталовой в Прагу купить цепочку и часики. Госпожа  Ненастова собиралась приобрести для дочери приданое, третья барыня хотела поехать с ними за компанию, а у четвертой жил в Праге двоюродный брат. Но все эти прекрасные планы пока оставались мечтой. Ни одна из дам не осмеливалась выходить из дому, не оставалась долго даже в церкви, чтобы не застудить ноги на холодных плитах пола, а также и потому, что туда сходится всякий люд и воздух там дурной.