В воскресенье рабби остался дома - [60]

— И к чему мы пришли? — спросил Пафф.

— К тому, с чего начинали, — сказал Каллен. Он вдруг просиял. — А знаешь, ты, конечно, на это не рассчитывал, — я имею в виду, когда говорил, что мы должны сидеть молча на том заседании, но по большому счету это был мудрый ход. Если бы мы на самом деле подняли шум, когда Горфинкль объявил новый состав комитетов, нам бы теперь пришлось возвращаться с повинной.

— Точно, а сейчас никаких проблем, — добавил Эдельштейн. — Ирв прав. Мы действительно вернулись туда, откуда начинали. О новом храме мы официально не заявляли, когда огласили новый состав комитетов, мы не вышли. Можем продолжать молчать.

— Правильно.

— Какого черта…

— И я должен позволить этим парням делать все, что захочется? — спросил Пафф.

— Мы все еще сможем выступить против них на правлении, — сказал Эдельштейн.

— Да, при том, что у них явное большинство.

— Ты хочешь сказать, что они будут настаивать на отставке рабби? — спросил Эдельштейн. — Честно говоря, это было бы гнусно, после всего, что он сделал для детей, и…

— А что он сделал? — спросил Аронс. — Он заставил сыновей Горфинкля и Джейкобса рассказать всю историю копам. Лично я думаю, что это было правильно, но многие из родителей страшно разозлились. Горфинкль и Джейкобс тоже вряд ли были очень довольны. Хорошо, что полиция задержала этого цветного парня, но если бы не это…

— Так ты думаешь, они будут настаивать на отставке? — повторил Эдельштейн.

— Не-ет, сейчас вряд ли. Сейчас они подождут. Дело еще не закрыто, рабби с шефом добрые друзья, глупо терять такое. Подождут, пока закончится контракт, а потом просто не продлят его, вот и все.

— Ей-Богу, мы их заставим! — сказал Пафф.

— С каких это пор ты так сильно любишь рабби? — спросил Аронс.

— Я его не люблю, — огрызнулся Пафф. — Никогда не любил и никогда не буду. Но ты не уловил суть.

— Какую еще суть? Они собираются уволить его.

— Они собираются попытаться уволить его, ты хочешь сказать, — поправил Пафф.

— Но у них большинство.

— Да, — сказал Пафф, — и там мы проиграем. Но увольнение рабби, который служит конгрегации уже шесть лет, которого уважает христианская община, — этот вопрос не должен решаться только одним правлением. Это касается всех. Так вот, я не знаю, сколько у рабби сторонников, но я знаю, что намного тяжелее уволить кого-то, чем позволить ему остаться. Никому не нравится увольнять.

— Ну и?

— И в этой ситуации у нас есть шанс победить. А если мы победим и рабби останется, мы здорово выигрываем. Одно дело, когда мы выступаем против них, — нас они просто забаллотируют; но когда выступает он, то обычно ссылается на религиозные законы или еврейскую традицию, и стоит на своем, пока они не уступят.

Эдельштейн улыбнулся. Каллен кивнул в знак согласия. Аронс сказал:

— Классная идея, Мейер.

Глава LIV

Целую неделю семья Смоллов чистила, мыла и застилала полки и буфеты, как и положено готовиться к Песаху. Рабби помогал, как мог, и, стоя на шаткой лестнице, передавал Мириам хранившиеся на самой верхней полке буфета тарелки и столовые приборы, которыми пользовались только во время пасхальной недели. Основная часть работы досталась, естественно, Мириам, и в этом году ей было труднее, потому что Джонатан уже всюду ходил за ней, путался под ногами и постоянно требовал внимания. Но, наконец, вечером в субботу они закончили. Пока Мириам блаженствовала на кушетке в гостиной, рабби занимался символическим поиском хомеца — крошек квасного[37], специально оставленных повсюду, чтобы найти их при свечах и смести пером на деревянную ложку, которую сожгут наутро. Джонатан следовал за ним по пятам.

— Хочешь, чтобы я забрала у тебя Джонатана, Дэвид? — крикнула Мириам, совершенно не рассчитывая, что ее предложение будет принято.

— О, нет. Я всегда помогал своему отцу искать хомец, когда был маленьким. Дети любят это. Ты не помнишь, куда я поставил свечу? Не беспокойся, я уже нашел.

Он прочел вслух благословение: «Благословен Ты, Господь Бог наш… повелевший нам уничтожать хомец», и затем, в мерцающем свете свечи, смел с полки заранее припрятанные крошки квасного, завернул в кусочек ткани и отложил в сторону. Малыш наблюдал за ним широко открытыми глазами. Рабби произнес древнюю формулу: «Весь хомец и закваска, находящиеся в моем владении, которые я не нашел и не уничтожил, пусть считаются упраздненными и никому не принадлежащими, подобными праху земли».

— Завтра, — сказал он Джонатану, — ты посмотришь, как мы сожжем его. — Затем он позвал жену и попросил, чтобы она уложила ребенка спать. Мистер Эпштейн мог прийти в любой момент.

Рабби покачал головой.

— Сожалею, мистер Эпштейн. Я знаю, что у вас добрые намерения, но думаю, что вы совершаете серьезную ошибку…

— Я не понимаю, рабби. Мы хотели помочь Алану Дженкинсу наилучшим образом. Мы все втянуты в это дело. Его пригласила моя Диди, и все дети, которые были там, — это наши дети.

— Тогда почему вы не штурмуете тюрьму?

— Это смешно, рабби.

— Вот именно. Но ведь это же могло бы помочь ему. Я просто к тому, что не все благие намерения обязательно приводят к наилучшему результату. Вы говорите, что наняли для защиты Донохью. Я слышал о нем, кто же не слышал? И он уже собирается потребовать изменения места слушания дела на том основании, что молодой человек не может рассчитывать на справедливое рассмотрение дела в этом городе. Так вот, я не хочу, чтобы еврейская община официально заявила, что она сомневается в честных намерениях города. Я живу здесь уже несколько лет, и у меня нет никаких оснований предполагать такое. А ваши действия наводят на мысль, что вы почти уверены в виновности Дженкинса. Если он виновен, он должен быть осужден, но пока не собраны все доказательства, — я, например, намерен сохранять беспристрастность.