В волчьей пасти - [29]
Гефель стоял перед Цвейлингом неподвижно, все с тем же безучастным видом. Но мысль его лихорадочно работала. «Ему, безусловно, что-то от тебя нужно!»
Вдруг Цвейлинг поднял голову и прислушался. Злобный гул самолетов раздавался как раз над вещевой камерой. Он долго следил за угрожающим ревом, потом опять перевел взгляд на Гефеля. Оба молча смотрели друг другу в глаза, и каждый был занят своим. Маловыразительное лицо Цвейлинга не могло служить зеркалом его мыслей, и только моргающие глаза показывали, что за узким лбом что-то шевелится.
— Но я не захочу… — после долгой паузы произнес он.
— Знать бы, что он задумал сделать с Гефелем! — возбужденно прошептал Пиппиг.
И Кропинский отозвался таким же взволнованным шепотом:
— Неужели пошлет его в карцер?
Вдруг кровь бросилась Гефелю в голову. Он наконец понял смысл поведения Цвейлинга. Потрясение было так велико, что он не мог произнести ни слова. Между тем Цвейлинг почувствовал, что Гефель его понял. Испугавшись собственной храбрости, он снова сел за стол и начал бесцельно перебирать бумаги. Испытующий взгляд Гефеля лишал его уверенности, но идти на попятный уже было поздно. Решительное слово было произнесено. И он еще более доверительно промолвил:
— Пока эта моль здесь наверху, она в безопасности…
Теперь он высказался уже совсем недвусмысленно. В Гефеле боролись противоречивые чувства. Все, что до сих пор угнетало его, было отброшено одним махом, и он наконец видел возможность надежно спрятать ребенка. Он решительно подошел к Цвейлингу. Тому вдруг стало страшно. Он затряс указательным пальцем перед лицом Гефеля и прокаркал:
— Если вас накроют, виноваты будете вы, а не я! Вы меня поняли?
Отбросив всякую осторожность, Гефель ответил:
— Я вас очень хорошо понял.
Цвейлинг испугался, что зашел слишком далеко, и, сделав над собой усилие, принял обычный повелительный тон, он сердито кивнул в сторону ребенка:
— Убрать!
Гефель взял мальчика на руки и хотел выйти. Когда он был уже у двери, Цвейлинг еще раз позвал его:
— Гефель! — Они молча оценивали друг друга взглядами. Цвейлинг прищурил глаза: — Вы хотите выйти отсюда живым?
Краткое молчание. Они, казалось, подстерегали друг друга.
— Так же, как и вы, гауптшарфюрер! — ответил Гефель и поспешно вышел из кабинета.
Гефель подошел к столу, все еще сильно возбужденный. Пиппиг заметил это и благоразумно удержался от вопросов. Гефель заставил себя успокоиться.
— Отнеси его обратно в дальний угол, — сказал он, передавая Кропинскому ребенка.
Кропинский хотел что-то спросить, но Пиппиг цыкнул на него:
— Унеси, живо!
Кропинский, прижимая к груди ребенка, поспешно ушел в глубь склада.
Ожидаемая катастрофа не разразилась, но вместо нее создалась совершенно новая и пока еще не поддававшаяся оценке ситуация. Гефель был не в состоянии что-либо объяснить, но Пиппиг этого и не требовал. По тому, как он взглянул на Гефеля, видно было, что он догадывается о содержании разговора в кабинете Цвейлинга. Он и Гефель не обменялись ни словом. Гефель устало повернулся и тяжелой походкой ушел в канцелярию. Пиппиг за ним не последовал.
Злобными, ненавидящими глазами следил Цвейлинг из окна своего кабинета за тем, что происходило вокруг. Те, что за стеклянной перегородкой, стали теперь его сообщниками. Его так и подмывало наброситься на них, заорать и в привычном опьянении властью утопить свою собственную неуверенность. Но вдруг он испуганно обернулся, совершенно отчетливо услыхав далекое буханье и громыханье — где-то одна за другой рвались бомбы. Разинув в ужасе рот, он смотрел в пустоту и прислушивался. Потом нервно потер щеку, словно проверяя, выбрита ли она.
Воздушная тревога застигла шестнадцать санитаров в тот момент, когда они в своем необычном обмундировании выстроились перед служебным помещением начальника лагеря.
Заключенные разбегались по баракам. На дороге перед лагерем было оживленно. Рабочие команды беглым шагом устремлялись в лагерь. Эсэсовцы спешили в свои убежища.
В связи с тревогой в кабинете Швааля собралось высшее начальство, и когда Рейнебот вошел доложить о прибытии санитарной команды, начальник лагеря нервно повернулся к коменданту.
— Что такое? Ах, так!
Он небрежно махнул рукой: теперь не время произносить речи. Пусть команда немедленно приступит к своим обязанностям.
Гул самолетов наполнял воздух. Где-то неподалеку слышны были разрывы.
Рейнебот вышел из административного здания и с обычным нахальным видом передал санитарной команде приказание начальника лагеря:
— Эй, орлы, убирайтесь-ка прочь!
Кён крикнул:
— Санитарная команда, смирно! — Шеренга застыла. — Налево кругом! Бегом… марш!
Рейнебот насмешливо глянул им вслед, вздохнул и поспешно удалился в бомбоубежище.
Нигде не было видно ни души, только шестнадцать санитаров в необычных головных уборах рысью бежали по наружной территории лагеря. Усмехаясь, они понимающе подмигивали друг другу.
Над ними с ревом проносились бомбардировщики. Разрывы рявкали и грохотали.
Где это — в Готе или в Эрфурте?
Достигнув наружной цепи постов, Кён доложил начальнику стражи о прибытии команды и с особым удовольствием молодцевато гаркнул:
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.