В вокзальной суете - [20]

Мы поднимались с Анатолием по высоким ступеням к двери столовой, где должен был состояться ужин, и только я подумала: «Как на паперти», — над головой коротко блеснуло и раздался сухой треск запоздалой осенней грозы. Откуда она взялась? Днем было тепло, солнечно. Вечер был тихим, сухим. Ни единой капли дождя ни до нее, ни после не упало.

Банкет для ансамбля — продолжение концерта только в меньшей аудитории. Пели все солисты. Пела и я. Обращаясь к молодым, я советовала все делать вовремя. Любовь, безусловно, сопутствует человеку всю его жизнь, но весной она значительно лучше, естественней, чем поздней осенью.

Я думала, весна опять ко мне вернулась.

Я думала… Но это был мираж.

Утром уезжали мы, уезжал и ансамбль. Я ехала, думала, молчала. Вспомнился тот внезапный раскат грома. И вот в голове зазвучали сразу стихи и мелодия:

Ржавеет лист и падает слезой,

слезой осеннею, предтечей стужи.

Уходит тот, кто был когда‑то нужен,

уходит тот, кто был любим и нужен,

кто вдруг ворвался позднею грозой.

Раскаты грома той грозы осенней

не лягут в землю влагою святой,

не напоят заждавшееся семя,

не прорастут зеленою травой.

Уходит он, а я тихонько плачу.

Ему не нужно видеть этих слез.

Я не о том, чтоб было все иначе,

и не о прошлом я сегодня плачу.

Он аромат мне юности принес.

9 октября 1993 г.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я смогла рассказать вам эту историю только потому, что у меня были эти старые письма. Первое из них от 1 июля 1951 года. Старые письма… Впервые я узнала, что это такое, от своей старшей сестры. Выпускной вечер после окончания ею средней школы был 21 июня 1941 года. Мальчики — одноклассники уходили уже 23–го. Были они 23–го, 24–го года рождения. Почти никто из них не вернулся. А там, где смерть была близко, прямо за поворотом, они страдали от того, что никого не успели полюбить, некому было написать теплое ласковое письмо и получить такое же в ответ. Поэтому они писали умной, красивой девушке — однокласснице. Некоторые присылали три — четыре письма. А потом замолкали. Навсегда. Сестра всю жизнь, а ей уже семьдесят, хранит эти письма, и я ее понимаю.

Лучше и, главное, короче я не смогу рассказать вам о моем отношении к старым письмам, чем в моей балладе, которую я написала 12 июля 1993 годы, в день рождения моей сестры, Наполовой Зои Ивановны, и посвятила ей.

Когда мне бывает очень обидно,

и небо в овчинку, и солнце в оконце,

когда мне бывает очень стыдно,

и все возвратить, исправить хочется,

бывает — вокруг ничего не видно:

ни света, ни выхода — мрак и туман —

я письма читаю, старые письма,

одно за другим, как прекрасный роман.

И светлое чувство, и добрые мысли,

и сладкая боль, и душевная дрожь —

все это из них в одночасье выплеснет

и горечь утопит… Тогда ты поймешь,

что эта любовь твоих корреспондентов,

а может быть только красивая ложь,

прекрасная музыка их комплиментов

— твое! Не утратишь его, не вернешь…

Читайте, читайте старые письма

и с болью черты дорогого лица

не бойтесь увидеть. Далекое — близко.

Душевная боль очищает сердца.

Январь — март 1994 года, Краснодар

ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТОК

Ветреной ночью стучат мне в окно

голые ветки с листвой неопавшей.

— Что тебя держит, листок запоздавший?

И почему не упал ты давно?

Не облетел золотым листопадом,

в танце прощальном тихо кружась.

— Мы задержались — значит, так надо,

значит, подумал кто‑то о нас.

— Скажи, почему ни осенняя буря,

— ни снегопад, ни трескучий мороз

— не унесут тебя? С ними поспоря,

— ты остаешься, будто примерз.

— Кто знает, кто знает промысел Божий?

— Может, оставлен я на земле,

чтобы тебе иль кому‑то похожему

напоминать о содеянном зле.

Напоминать, твою совесть тревожить,

голыми ветками в окна стуча.

Чтобы хоть так на земле не умножить

зло, что вершится порой сгоряча.

24 января 1994 г.

Л. К.

Золотая осень обещала

бабьим летом сердце согревать.

Отчего ж ты, осень, не сказала,

что тепло то надо воровать?

Отчего ты горечи полынной

примешала в сладкое вино,

и тревожным стуком ночью длинной

понапрасну мне стучишь в окно?

Ты — мое ворованное счастье.

Никому тебя не показать.

Счастье ты мое или несчастье —

не могу сама никак понять.

24 апреля 1994 г.

РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА

Давным — давно в Италии, в Вероне

огнем любви два сердца, два крыла

вдруг вспыхнули. Потом в предсмертном стоне

та птица рухнула… Любовь ее сожгла.

Да, так бывает. Редко. Беспощаден

ее огонь. В нем плавится металл.

Смертельный риск такой любви громаден.

Но кто из нас об этом не мечтал?

27 апреля 1994 г.

* * *

Поселилось во мне одиночество,

когда я потеряла дитя.

Тяжко жить. Плохо жить. Жить не хочется!

Больше не назовет тебя

ни одна душа на свете

словом «мама». Чужие дети,

а за ними чужие внуки,

может, сядут ко мне на руки,

лед растопят в моей душе…

Но не весь. И тогда уже

назовут по имени — отчеству.

Как сиротство мое. Одиночество.

25 июня 1994 г.