В военном воздухе суровом - [8]

Город затемнен. На вокзальной площади гул. Сидит народ на чемоданах и узлах, хнычут дети, переругиваются мужские голоса, причитают женские. Снуют в потемках люди, осторожно перешагивают через спящих. У входа к военному коменданту - толпа. Пробиться к заветному окошечку за билетом невозможно. "Пропустите генерала!" - раздастся чей-то голос в темноте, но расступаются неохотно, со всех сторон молча жмут. Всем надо срочно в часть...

Решили с Петром ехать зайцами. Нам с ним даже по пути - он в Кировоград, мне - дальше.

Долго бродили по шпалам у неосвещенных составов. Двери вагонов заперты, проводников нет. Натолкнулись на обходчика, стучавшего молотком по колесам.

- Этот не на Николаев, случайно, следует?

- Узнай, товарищ дорогой, на вокзале, - отделывается от нас обходчик.

Нашли незапертую дверь вагона. Вроде бы пустой. Чиркнули спичкой, со всех полок и углов на нас зашикали - нарушили светомаскировку. Вагон - битком, но гвалта нет - только перешептываются.

Состав лязгнул буферами внезапно, без свистка, и медленно потащился в потемках.

Ехали мы с курорта без мест и без жареной курицы. Курили в тамбуре, зажав папироски в кулак. Где-то в степи вспыхивали сигнальные ракеты. Пассажиры прильнули к окнам: "Это, мол, немецкие диверсанты сигналят своим самолетам..."

А в мыслях - Николаев, Водопой, фронт... И я по-хорошему позавидовал кадровому офицеру Пете, стоявшему рядом в тамбуре.

В Николаеве было многолюдно. Выходной день. У кинотеатра из репродуктора в полную мощь лилась мелодия модной песни: "Ну-ка, чайка, отвечай-ка..." Публика, одетая по-праздничному, валила с дневного сеанса. Расходились парами и в одиночку. Потом где-то высоко захлопало, будто кто палкой выколачивал ковер. Все с любопытством задрали головы - вверху черные дымки, и летит себе намного выше этих дымков темный двухмоторный самолет - за ним белый след. Самолет немецкий. Какой - не знаю и я, летчик Осоавиахима. Самолет скрылся из виду, только две белые черточки, медленно таявшие позади, продолжали двигаться на восток.

Особенно многолюдно было в этот день на Советской улице. Тротуары не вмещали людей, восторженно приветствующих колонну кавалеристов. Дробный цокот копыт о мостовую, куда с тротуаров бросают цветы. Впереди на гнедом коне, чуть избоченясь, сидел в седле знакомый мне человек. Впалые щеки, сухопарый и немолодой. Воевал еще в гражданскую. Это наш председатель областного совета Осоавиахима, майор Зможных, частый гость Водопойского аэродрома. Не раз подвозил на "эмке". Я тоже помахал ему с тротуара, а он смотрел только вперед. Вслед за ним на конях два бородача высоко держали красный стяг. На нем захватывающая дух надпись: "На Берлин!"

Курс на северо-запад

Четвертый штурмовой полк вылететь на фронт из Богодухова в тот же день не смог. Задерживали непредвиденные "мелочи". Начали, к примеру, вставлять в бомбоотсеки прибывшие по железной дороге кассеты для мелких бомб, а они туда хоть плачь! - не влезают. Техники и оружейники во главе с инженером полка Борисом Митиным мучались с ними остаток дня и всю ночь, сбивая в кровь руки. Не скоро разобрались, что кассеты не взаимозаменяемые, а пронумерованы и каждая из них должна вставляться в определенный отсек.

А летчикам надо было срочно готовить для перелета карты. Нужных листов в штабе не оказалось, их можно было получить только в Харькове. Посылать за ними машину - день потерять, а самолет из-за сильной грозы Харьков не принимает. Невзирая на запрет метеослужбы, командир полка на свой риск и страх выпустил на связном самолете через грозовой фронт опытного летчика, старшего политрука Владимира Василенко с летнабом Яковом Квактуном. Те попали в полосу ливня. Обходя грозу, сбились было с пути, но увидели железную дорогу - она вывела их на Харьков.

Вечером началась склейка листов для 500-километрового маршрута. Получились огромные "простыни". Сложили их "гармошкой", а эта кипа в планшет не лезет. Пришлось резать на части.

Перелет предстоял нелегкий. Первая посадка для заправки была намечена под Брянском, в Карачеве. Штурманский расчет показал, что бензина едва хватит. Если случится какая-нибудь помеха на аэродроме, то даже уходить на второй круг рискованно. Но беда была не только в этом: у семи самолетов опытной серии продолжительность полета оказалась на несколько минут меньшей, чем у остальных. Такие "уникумы", между прочим, и достались самым молодым летчикам Смурыгову и Шахову.

В этот день на аэродроме появился командир дивизии полковник Пуцыкин: метался по аэродрому, торопил с отлетом, учинял разносы. К вечеру он сорвал голос и мог только сипеть да метать свирепые взгляды. А работа шла своим чередом до поздней ночи. Спать повалились на сеновале, не разбирая постелей. Перед этим из громоздких чемоданов, сваленных в кучу, извлекли и рассовали по карманам регланов самое необходимое: мыло, полотенце, бритву с помазком, зубную щетку... Смурыгов хотел было взять еще свитер, но передумал: "Войне же до холодов не бывать".

...26 июня на рассвете жителей окрестных деревень разбудил долго не смолкавший гул. Потом вдруг все стихло - моторы выключены. Самолеты пяти эскадрилий ровными рядами, в хвост друг другу, выстроились на границе летного поля. Летчики не покидали кабин. Медленно разъезжали бензозаправщики, чтобы долить бензин под самую пробку семи штурмовикам опытной серии.