В водовороте века. Мемуары. Том 2 - [143]

Долго плакал я. А поднимая голову, вижу — смотрят на меня повлажневшие глаза соседки Ким. Взгляд ее был такой нежный, такой глубокий, что я чуть было не принял его за взгляд моей любимой матери.

— Большое вам спасибо! От всей души благодарю за глубокую заботу о моей матери.

Так сказал я соседке, которая осталась последней спутницей моей матери. Я, весь сокрушенный горем, наконец нашел в себе силы.

А соседка рыдала еще горше.

— Не за что спасибо-то, — говорит она. — Извините, что я не часто бывала у больной. Мы плохо присматривали за ней. И никто ее не причесывал. Ваших братьев тоже не бывало дома — революционное дело у них. Однажды она попросила меня обстричь ей волосы, как мальчишке. Чешется, говорит… Она просила, а я не могла взять ножницы в руки. Какие у нее были славные волосы — такие длинные, опрятные! Не могу я, говорю. А больная так умоляет. Не будет чесаться голова, говорит, тогда я смогу лететь и на небо… Мне было жалко стричь эти волосы, но я была вынуждена это сделать…

Не докончив своего рассказа, соседка опять громко заплакала.

Лучше бы не слышать ее, думал я. Рассказ о печальной кончине матери словно в клочья разрывал все, что во мне. Мать всю свою жизнь делала, что могла, для детей, но ведь у сыновей, росших в ее объятиях, не было ли такой верности, что было у тех, кто находились у ее изголовья и причесывали ее перед приближавшейся смертью?!.

Раньше, когда я жил в Фусуне, видел, как один мальчишка, почти одинакового со мной возраста, носил на спине больную мать от Наньдяньцзы до улицы Сяонаньмынь. Мальчик весь вспотел и беспокойно искал врача. Тогда мы сказали, что он действительно верен родителям. Выслушав соседку Ким, почему-то мне вдруг вспомнился тот мальчик, который был весь в поту.

Если сравнить меня с тем мальчиком, то люди назвали бы меня неверным родителям сыном. И тогда мне нечем было бы оправдать себя. Спрашиваю себя: «Что ты делал для матери? Вот тебе уже за двадцать лет». Да, что я делал тогда для нее? Когда был еще маленьким, я, правда, предлагал матушке сидеть в комнате на теплом месте, обогревал своим дыханием холодную руку матери, когда она возвращалась от колодца. Утром пытался помогать ей, — давал корм курам, носил воду в бадейке из оцинкованного железа.

Но после того, как окунулся в революцию, почти ничего не сделал для матери. В древности мудрецы говорили: «Любовь вниз бывает, а любви кверху не бывает». Это изречение они сочиняли, возможно, имея в виду меня. Слово о том, что любви кверху не бывает, — поистине мудрое изречение. Мне ни разу не довелось слышать о таких детях, которые чтят и уважают своих родителей с такой верностью, что превышает родительскую любовь к детям.

— Чхоль Чжу, теперь скажи, что завещала вам мать? — опять спросил я его.

Думалось, что еще что-то завещала мать, покидая этот мир.

Он, утирая слезы тыльной стороной руки, говорит хриплым голосом:

— Мать сказала: «Помоги старшему брату хорошенько». И еще: «Могу и под землей спокойно уснуть, когда вы, сынки мои, хорошо поможете старшему брату и станете такими же революционерами, как ваш старший брат…»

Да, и в последнюю минуту своей жизни мать посвятила весь заряд своей духовной силы только одному — делу революции!

И я тут же с братьями пошел к могиле матери.

На бугорке, где одиноко стоит старый вяз, высовывался в углу маленький холмик могилы, покрытый дерном в виде узора арбузной корки.

Я, сняв фуражку, вместе с братьями сделал земной поклон перед могилой покойной матери.

Сердце мое говорило: «Мама родная, к тебе пришел Сон Чжу! Прости, мама, меня, такого непочтительного сына! Вернулся из Южной Маньчжурии, опоздал — и только сейчас к тебе пришел, мама моя дорогая!»

Такой думой был я объят, повалившись на землю. И вдруг вижу — рядом Чхоль Чжу, склонившись над холмиком могилы, выкапывает руками дерн.

— Что ты там делаешь, браток? — чувствуя что-то странное, я рассеянно смотрю на него.

Вместо ответа он, роняя капельки слез, зарывал в землю те бумажные пакетики, в которые завернуты лекарства.

Безмолвный поступок моего брата беспощадно разорвал у меня весь заряд, всю конденсацию горя и печали, которыми полно мое сердце. Я упал на холмик и долго-долго рыдал. Так вот я возвратился от революционера к обыкновенному простому человеку.

Казалось, все, что есть на земле, в единый миг сжалось в одну точку, вот в эту могилку, все дела на свете сбились в одну безутешную трагедию — потерю родной матери…

Поднимаю голову — над всей землей сияет синева осеннего неба и, не признавая никаких перемен кругом, весело смотрит на землю. «Как же тебе, небо, так спокойно в твоей высоте и ты так равнодушно к нашему горю!» — думалось мне.

Так я потерял свою любимую мать. Эта трагедия случилась мрачным летом 1932 года, когда шел 22-й год после гибели родной страны. Если бы страна не погибла, то и моя мать, может быть, пожила бы подольше. Исток ее болезни — в мытарствах и муках, порожденных судьбой времени — гибелью родной страны.

Щедрая забота моей матери о детях была ничем не измеримой. Моя верность ей, родной матери, не составляет ни одной дольки несчетных величин ее громадной любви ко мне.