– Попроси ко мне, пожалуйста, господина Жуквича! – сказала она тому.
Лакей при этом с каким-то недоумением взглянул на нее.
– Господин Жуквич уехал-с, – проговорил он.
– Куда уехал? – спросила Елена, удивленная и пораженная этим известием.
– Да неизвестно-с, по петербургскому ли тракту или по курскому: они сами себе-с изволили нанимать извозчика.
– То есть как?.. Он совсем из Москвы уехал? – переспросила Елена.
– Из Москвы совсем-с! – отвечал лакей.
– Но когда же он уехал? – продолжала Елена.
Лакей назвал ей день. Это был тот именно день, в который она с ним поссорилась.
– Но кто его мог отпустить?.. Он сослан в Москву! – расспрашивала Елена, все еще не совсем доверяя словам лакея.
– Кто? Господин Жуквич?.. Нет-с! – отвечал тот усмехаясь.
– Как нет… когда он сам мне говорил это?.. Позови мне лучше хозяина, – ты ничего тут не знаешь!.. – говорила Елена, берясь за голову и чувствуя, что она начинает терять всякую нить к пониманию.
Лакей пошел и позвал хозяина, который был купец, в скобку подстриженный, в длиннополом сюртуке и с совершенно бесстрастною физиономией.
– Извините, что я вас беспокою, но мне очень нужно знать: что, господин Жуквич, который, говорят, уехал, под присмотром полиции содержался?
– Нет-с, нет! – отвечал хозяин, как бы даже обидевшись на эти слова. – Разве я стал бы держать такого? – прибавил он потом с усмешкой.
– Но тут, собственно, ничего нет дурного… Я только спрашиваю: что сам он приехал в Москву или сослан был?
– Как же сосланный может ко мне в гостиницу попасть? Сосланных полиция прямо препровождает и размещает в дома, на которых дощечки нет, что они свободны от постоя, – создавал хозяин свое собственное законоположение, – а у нас место вольное: кто хочет, волей приедет и волей уедет!..
– У вас он поэтому по паспорту жил?
– По паспорту настоящему… Я сам читал его… Станислав Жуквич, коллежский секретарь даже… барин, как следует быть.
– Но куда же он теперь уехал? – говорила Елена.
– Не сказал, куда именно; отметился только к выбытию из Москвы… Да что, он вам должен, что ли, остался?
– Немножко… пустяк там какой-то, – отвечала Елена.
– Забыл, чай, надо быть… Со мной так честно расчелся, барин хороший!
Для Елены не оставалось никакого сомнения, что она была самым грубым, самым наглым образом обманута!.. «Но как же Миклакову было не стыдно рекомендовать ей подобного человека?» – думала она; хотя, собственно, что он ей рекомендовал? Что Жуквич умный человек и последователь разных новых учений – все это правда, а остальное Елена сама придала ему в своем воображении. Какой-то злобный смех над собой и своим положением овладел при этом Еленою. «Нечего сказать, – проговорила она сама с собой: – судьба меня балует: в любви сошлась с человеком, с которым ничего не имела общего, а в политическом стремлении наскочила на мошенника, – умница я великая, должно быть!» Но как бы затем, чтобы рассеять в Елене эти мучительные мысли, к ней подбежал Коля, веселенький, хорошенький, и начал ласкаться. Елена как бы мгновенно воскресла духом и, вспомнив, что она мать, с величием и твердостью выкинула из души всякое раскаяние, всякое даже воспоминание о том, что было, и дала себе слово трудиться и работать, чтобы вскормить и воспитать ребенка. Для этого она, не откладывая времени, отправилась по конторам, чтобы спросить там, нет ли в виду мест гувернантки, и вошла в первую попавшуюся ей из таковых контор, где увидала кривого и безобразного господина, сидевшего за столом и что-то такое писавшего. Елена обратилась к нему с своим вопросом.
– Три рубля серебром с вас следует получить! – сказал он ей.
– Но я заплачу, когда получу место! – возразила было Елена.
– Нет-с, у нас вперед берется! – отвечал ей спокойно кривой господин.
Елена подала ему три рубля серебром, а затем у ней осталось в портмоне только двадцать рублей. Кривой господин дал ей после этого адрес трех семейств, желающих иметь гувернантку, из которых на одном, прочитав купеческую фамилию, Елена прежде всего решилась идти в это семейство, предполагая, что с простыми людьми ей легче будет ужиться. Семейство это жило в Таганке. Елена отправилась туда пешком. Подойдя к довольно большому каменному дому, она решительно не знала, как ей в него войти, так как он со всех сторон показался ей запертым, и только со двора раздавался страшный лай цепной, должно быть, собаки. Елена хотела было уже уйти от этого дома, как вдруг растворилась одна из тяжелых калиток его, и появился дворник. Оказалось, что калитка была не заперта, только у Елены недоставало силы отворить ее.
Елена сказала ему, зачем она пришла, и спросила, дома ли господа купцы.
– Хозяйка-то дома, а самого-то нет, – в городе, – отвечал дворник.
Елена попросила его провести ее к хозяйке.
Дворник повел ее сначала двором, где действительно привязанная на цепи собака не то что лаяла на них, а от злости уж храпела и шипела; затем дворник повел Елену задним ходом, через какой-то чулан, через какую-то кухню и прачечную даже и, наконец, ввел ее в высокую и небольшую комнату, но с огромною божницей в одном углу и с каким-то глупо и ярко расписанным потолком. Запах жареной рыбы и луку царил всюду, и все это вместе показалось Елене, по меньшей мере, очень неприятным. Вскоре к ней вышла лет сорока женщина, набеленная, с черными зубами и с головой, повязанной платочком.
