В вихре искушений - [33]

Холли неторопливо обошла дом. В каждой спальне одна стена была выкрашена в яркий, радостный цвет: синий, желтый, зеленый. Это было… причудливо. Да, именно так. Весь дом был причудливым. И Холли это нравилось.

– Можно я приму душ?

Дождь не унимался, и неизвестно, когда они смогут двинуться в обратный путь. А Холли после падения вся была облеплена грязью.

– Конечно. Возьми там все, что тебе нужно. Прошу тебя, не стесняйся.

Халат, который она нашла в спальне, наверняка принадлежал его матери. Она приняла душ и была вынуждена его надеть, потому что свою мокрую одежду она собиралась развесить на кухне, чтобы хоть немного просохла.

Чэнс разжигал камин. Он все еще был в мокрых джинсах, но рубашку снял.

– Позади кухни подсобка. Там есть стиральная и сушильная машина. Можешь высушить свои вещи там.

– Хорошо. А твои джинсы?

– Я в порядке.

– Ничего подобного. Тебе нужна сухая одежда. – Холли требовательно протянула руку, а когда Чэнс не ответил, добавила: – Если ты надумал разыгрывать скромнягу, то несколько запоздал с этим.

– Ты – самая ужасная женщина, которую я когда-либо встречал в своей ужасной жизни.

– Забавно. Потому что я о тебе того же мнения. Снимай штаны.

Покачав головой, он направился в ванную. Минуту спустя из ванной вылетели мокрые джинсы и шмякнулись на пол.

– Я весь в грязи. Приму душ.

Холли подняла джинсы, взяла его рубашку и свою одежду и направилась в подсобку. Бросив все в стиральную машину, она добавила порошок и запустила стирку.

В гостиной ее встретили тепло, всполохи огня и треск поленьев. Чэнс нашел где-то свои старые джинсы и теперь, стоя на коленях, подбрасывал дрова в камин.

Холли бродила по комнате. В одном углу на мольберте стояла неоконченная картина – портрет трех братьев.

– Это твоя мама нарисовала?

– Да.

Уэйд, Коул, Чэнс… Они были такими молодыми, такими живыми…

Уэйд, старший из трех. Даже в пятнадцать лет у него было очень серьезное, суровое лицо. На портрете была видна и его сила, и его решительность, но тогда в нем еще не было нынешнего высокомерия.

Коул. Здесь ему четырнадцать. В уголках рта пряталась его вечная улыбка, темные глаза лукаво светились. Он и тогда во всем умел найти смешную сторону, его все забавляло. Это вводило многих людей в заблуждение – они считали его беззаботным весельчаком и не замечали, что на самом деле он был хитер, как лис. Его партнеры по бизнесу обнаруживали это, как правило, слишком поздно.

Третьим был Чэнс, самый красивый из всех, неотразимый плохиш даже в неполные одиннадцать лет.

Элейн отлично схватила суть каждого из своих сыновей. На картине было заметно, как не похож Чэнс на своих братьев. Даже тогда Чэнс был уникальным.

– Я посмотрел – на кухне есть кофе, – сказал он. – Справа от раковины. Чашки – в шкафу над ней.

– Спасибо.

Когда она вернулась с двумя дымящимися чашками, Чэнс держал в руках письмо.

Его вызывали в Калифорнию на заседание медкомиссии. Чэнс не знал, какое решение они приняли. Он предполагал, что они просто уведомят его, может он вернуться или нет. Видимо, они хотели сделать это лично.

– Это то сообщение, которого ты ждал? Какие новости?

Холли подошла к нему. Влажные волосы золотистыми прядями падали ей на плечи. Чэнс узнал халат своей матери и подумал, что ни одной другой женщине не позволил бы к нему притронуться. Ни одну женщину он не смог бы привезти в этот дом. Кроме Холли.

– Письмо? – напомнила она.

– Да. Меня попросили явиться на заседание медицинской комиссии через три дня. В Коронадо. Я думаю, там мне и скажут.

– О господи! Ты так этого ждал, и теперь тебе надо ждать снова! Это так несправедливо!

– Это звучит так, будто ты торопишься от меня избавиться, – усмехнулся он.

Но Холли, видимо, не настроена была шутить. Она грустно посмотрела на него, отвернулась и пошла на кухню.

– Чем тут еще можно поживиться?

У Холли редко появлялся аппетит. Она обычно съедала бутерброд с сыром, сгрызала яблоко, тем и ограничивалась. Но сейчас она была расстроена. Она была расстроена из-за письма.

– Холли, – окликнул ее Чэнс, поднимаясь. Он видел, как она старается вести себя спокойно и с каким трудом это ей давалось.

– Есть арахисовое масло?

Она открыла один шкафчик и захлопнула его, открыла другой, взяла какую-то баночку и стала вертеть ее в руках, снова и снова. Он догадывался, что мыслями она была за много миль отсюда. В Коронадо.

– Холли, – опять позвал он. – Я же еще вернусь. Даже если меня признают годным, обещаю, что вернусь.

Он увидел, как она кивнула и быстро провела рукой по щекам.

– Ну же, Холли. Повернись и скажи, что ты веришь мне.

– Я верю тебе, – сказала она, но так и не повернулась.

Чэнс больше не мог лишать их того, чего они оба хотели. Его тело крутило и ломало, и прежде, чем он успел понять, что делает, он схватил ее за плечи, повернул к себе и обхватил ее лицо руками.

– Я вернусь.

Он наклонился к ней, их дыхания слились, его губы нашли ее, их языки встретились. Холли раскрыла рот, стараясь впустить его как можно глубже. С каждым вздохом их поцелуй становился все более страстным. Чэнс обхватил ее руками за талию, посадил на кухонный стол, раздвинул ее ноги и встал между ними. Одной рукой он ласкал ее лицо, наслаждаясь бархатной мягкостью кожи, другой притянул Холли так близко, что она почувствовала, как его возбужденный ствол уперся ей в живот. Она не то вздохнула, не то застонала и обхватила ногами его бедра, еще теснее прижимаясь к его пульсирующему члену.