В Венеции - [37]

Джакопо с большим вниманием следил за всем происходившим на лодке Антонио. Благодаря своему выгодному положению, он мог наблюдать, не будучи замеченным. Он видел, как монах встал, как гондола подъехала к лодке; он слышал всплеск, более громкий, чем от работы весла; наконец, он увидел, как гондола увозила пустую лодку Антонио. И как только гондольеры ударили веслами по воде лагуны, Джакопо начал грести назад.

— Джакопо! Джакопо! — слабо долетело до него издали, и крик заставил его вздрогнуть.

Он знал этот голос, и понимал причину этих криков отчаяния. Браво удвоил силу, и гондола еще быстрее понеслась вдоль блестящей полосы, оставляя за своей кормой кипящую пену.

— Сюда, Джакопо! Ты идешь в сторону.

Ход гондолы изменил направление, и зоркий глаз браво увидел мельком голову рыбака.

— Скорей, милый Джакопо! Силы мне изменяют.

Плеск воды под веслами опять заглушил голос, полный предсмертного отчаяния.

— Джакопо! Я здесь, милый Джакопо!

— Я еду, еду!

— Джакопо! Дитя мое! Внучек!

Вода вскипела; рука показалась в воздухе и мгновенно исчезла. Гондола подплыла к месту, где показалась рука; обратный удар весел остановил вздрогнувшую лодку, и вода вокруг нее вспенилась… Но, когда пена исчезла, поверхность воды была так же спокойна, как отражавшийся в ней голубой свод неба.

— Антонио! — крикнул браво.

Ответа не было. Ужасная тишина повсюду… Ничто не показалось на воде, Джакопо изо всей силы сдавил рукоять весла. Он с отчаянием смотрел во все стороны и со всех сторон видел лишь глубокий покой.

Глава XVI

Когда монах вошел в покои донны Виолетты, лицо его было мертвенно-бледно, и он с трудом добрался до кресла. Он едва заметил присутствие дона Камилло Монфорте и не обратил внимания на радость, освещавшую его лицо, и счастье, сверкавшее в глазах Виолетты.

— Вам плохо? — спросила монаха испуганно донна Флоринда. — Вас беспокоили, вероятно, по важному делу?

Монах откинул капюшон. Он казался очень утомленным и с трудом узнавал находившихся около него.

— Фердинандо! Отец Ансельм! — вскрикнула донна Флоринда, едва подавляя невольно вырвавшуюся фамильярность. — Скажи, тебе плохо?

— Да, Флоринда, мне тяжело.

— Не обманывай меня, скажи правду. Может быть, ты получил неприятные известия?.. Венеция…

— Она в ужасном положении.

— Почему тебя так долго не было?

— Я был нужен правительству, — сказал монах, тяжелым вздохом облегчая свои страдания.

— Понимаю, отец Ансельм. Ты был у осужденного.

— Да, дочь моя.

— Но он наказан справедливо? — спросила донна Флоринда.

— Нет, он не заслуживал смерти, — сказал с жаром монах.

— О, в каком ужасном состоянии находится Венеция!

— И все это делают те, Виолетта, которые распоряжаются тобой, — сказал дон Камилло. — Отец, можно узнать подробнее, свидетелем чего вы сейчас были?

— Стыдно не за умершего, а за живых. Стыдно за то, что у нас существуют такие порядки.

— Я узнаю в этом руку тех, кто заседает там, в этом гнусном Совете Трех, — сказал дон Камилло. — Они вмешались из подлого расчета в мое дело, и я должен признаться, к моему стыду, чтобы добиться справедливости, я вынужден был прибегнуть к приниженности, которая вовсе не в моем характере. Это отвратительное правление подвергает страну серьезным опасностям, облекая все тайной: намерения, действия и ответственность.

— Ты прав, сын мой: против угнетений и несправедливости в Венеции нет спасения.

— Мы слишком смело говорим, — заметила донна Флоринда.

— Уверены ли вы, донна Флоринда, в преданности вашей прислуги? И как вы думаете, отец, известно ли шпионам о моем присутствии здесь? — спросил дон Камилло.

— Я не думаю, чтобы кто-нибудь вас видел, потому что вы прошли через потайную дверь, но нельзя рассчитывать и на полную безопасность, когда из пяти служащих один уже непременно подкупленный шпион, — серьезно заметила донна Флоринда.

— Если меня здесь видели, то гибель моя неизбежна, и все-таки эта опасность меня не пугает. Лишь бы мне заслужить твое расположение, милая Виолетта.

— Я вижу, однако, что неопытная и искренняя молодость хорошо воспользовалась моим отсутствием, чтобы поговорить между собою более свободно, чем это позволяет скромность, — сказал монах.

После недолгого размышления он бросил беспокойный взгляд на дона Камилло и спросил его:

— Хорошо ли ты обдумал, к каким последствиям может привести твоя смелость? На что ты идешь, шутя с гневом республики? Хотя ты знатен и имеешь много владений, тем не менее ты не можешь сделать неприступную крепость из твоего венецианского замка.

— Вы правы. Но власть святого Марка не простирается на всю землю. Мы можем бежать. И если нам это удастся, то, несмотря на всю досаду правителей Венеции, дело будет ими проиграно.

— О, они всегда найдут средства разлучить вас и на твои права не обратят внимания.

— Они могут поступать самовольно только в пределах земли святого Марка, но когда мы будем в замке святой Агаты, то им, пожалуй, придется отказаться от их тайных замыслов. И вот что я вам скажу: в Венеции сейчас находится один калабриец, мой вассал, Стефано Милано. Джино — мой верный слуга, гондольер — говорит, что он здесь по каким-то делам республики, но я знаю, что его фелука всегда к моим услугам, уже хоть бы потому, что я могу ему заплатить не меньше сенаторов.