В туманном зеркале - [20]

«У бедняжки мания преследования, честное слово», – подумал Франсуа. Хотя чувствовал, что секунду назад он не только мог, но и охотно бы ее отколотил. Он сидел раздраженный, пристыженный, но пристыженный не всерьез, чувствуя вину, но не свою. На самом деле он никогда бы не ударил женщину просто потому, что считал это страшной вульгарностью, пусть бы даже мужчина едва дотягивался женщине до подбородка. Между ними воцарилось молчание. Вполне объяснимое, потому что объяснимой была и вспышка, и ее нетрудно было уладить. Только от Муны зависело принять или не принять правду: Франсуа влюблен в Сибиллу, а не в нее, в Муну. И только от Франсуа зависело принять или не принять реакцию Муны, которая могла быть и такой: «Ваши отношения мне совершенно безразличны, меня они не интересуют. Главное – трезвость, здравомыслие и логика». Да, их взаимоотношения с Муной именно таковы, и Муна поняла это раньше него. Франсуа рассмеялся и похлопал Муну по руке. Без снисходительности, но и без нервозности, похлопал и задержал ее руку в своей, и в его ласковом неторопливом прикосновении не было ни малейшей бесцеремонности. Ведь оба они были так чувствительны к нюансам…

– Где бы вы хотели поужинать, Франсуа? – донесся голос Муны из маленькой гостиной вместе со звоном льдинок в стаканах и хлопком пробки: лучшей музыкой для Франсуа, который понял, что всерьез простужен. И, конечно, лечить его некому, разве что бедная Муна за неимением «Бисмарка» предложит ему таблетку!

– Вас все еще мучает жажда?

– Просто мечтаю что-нибудь выпить!

– И это после того, как вам досталось столько воды! Трудно поверить! (Она еще и издевается!) Держите, Франсуа, старое доброе виски. И примите таблетку аспирина. Серьезно, прошу вас. Вы весь красный, а под глазами круги. Примите, сразу станет лучше. А ужинать мы отправимся к «Доминику».

Муна спускалась по лестнице впереди него, мурлыкая «Две гитары», а когда они вышли на улицу, указала ему на темную, блестящую от дождя машину.

– Вы водите, Франсуа?

Франсуа с сомнением оглядел великолепный «Мерседес», устаревший ровно настолько, чтобы казаться еще элегантнее. Длинный, коричнево-вишневый, с сильным и явственным запахом кожи в салоне.

– Таких ракет мне давно не доводилось водить, – сообщил он для очистки совести и сел за руль.

Муна пожала плечиком. Было совершенно очевидно, что в ее глазах дороги, километры, автострады, автосервис и все прочее в том же духе принадлежало и повиновалось мужчинам. Франсуа быстро разобрался во всех рычагах и переключателях, не нашел только рычажка включения фар, и Муна молча зажгла их, как только заметила, что именно он ищет. Машина тронулась с места, Рон-Пуэн и площадь Согласия они пролетели стрелой и ехали уже по бульвару Сен-Жермен – вдоль иссиня-серебристых деревьев. Муна, очарованная Парижем, таяла от восхищения.

И правда, завеса ливня упала, и над городом вновь расстелили чисто вымытую синеву ночного неба, ее высушили, ее отгладили раскаявшиеся прилежные ангелы, и, несмотря на сверкание в ней ледяных искорок, она манила теплом, пленяла романтикой и после долго бушевавшей грозы наполняла сердце и взгляд смутным чувством, похожим на счастье. (Счастье, приходящее так редко, необъяснимое, бессмысленное, – и физическое, и поэтическое одновременно, – счастье, что родился в безумии звездных вихрей, в мощных потрясениях миллионов былых катастроф, счастье чувствовать себя частичкой могучего, своенравного, непостижимого и неведомого мира.) Иногда Франсуа доводилось отчетливо ощущать, как сквозь него одновременно текут два временных потока – одно время бежало быстро-быстро, другое тянулось медленно-медленно. А сам он тогда становился состарившимся младенцем, хрупким и уязвимым.

С невольной улыбкой Франсуа подумал, что и Муна знает о двух потоках времени и что живет она молодой и старой дольше него, потому что она его старше, а значит, сильнее и надежнее. Эти смутные откровения и восторг перед сверкающей синевой неба осенили Франсуа не по дороге к «Доминику», а на обратном пути, после не одной поднятой и выпитой рюмки водки.

Но если в воздействии водки не было ничего непривычного, то что-то еще в самом Франсуа будило чувство, родственное любви. Хотя их ужин с Муной мог быть их сотым ужином и за ним могло последовать еще сто точно таких же как бы случайных и совершенно невинных в глазах любого постороннего человека…

Франсуа вышел из автомобиля, обогнул его и помог Муне Фогель выйти. Поддерживая ее под руку, он провел ее через арку до двери, и она повернулась к нему. Мутный свет новых парижских фонарей как нельзя лучше подходил к прощанию.

Франсуа наклонился, поцеловал Муну в шею, вдохнул, ища запаха рисовой пудры, но не нашел. Нос был забит. Он ничего не чувствовал, не ощущал никакого запаха и вдобавок плохо ее видел… Старый, глупый и к тому же пьяный осел…

– Я поеду домой, – сказал он быстро. – У меня страшный насморк. Остановка такси направо, да?

– В двух шагах, – подтвердила Муна своим обычным ровным голоском.

И, приподнявшись на цыпочки, вежливо коснулась губами его подбородка, достала ключи и мигом проскользнула в холл. Муна исчезла, а он отправился на поиски такси, совершенно не понимая, удался ли ужин или провалился.