В тумане тысячелетия - [78]

— Я всегда любил тебя, как сына! — признался ему старый конунг. — Порой мне казалось, что ты самим Одином прислан заменить мне моего дорогого Ингвора, погибшего на поле брани. Приди же ты теперь в мои объятия и дай мне прижать тебя к моей груди...

— Если бы не он, мой конунг, — вмешался стоявший тут же другой варяг, — никому из нас не увидеть бы более родины.

Эфанда с восторгом глядела то на Святогора, то на Олофа. Сердце её полнилось радостью и счастьем.

— Здравствуй, Эфанда! Я покинул родину тогда, когда ты была ещё девочкой! — Олоф подошёл к дочери Белы. — Какой ты стала красавицей! И в мечтах моих ты никогда не представлялась такою...

— О, Олоф! Зачем ты это говоришь! — смутилась Эфанда. — Я не заслуживаю такой похвалы.

— Не только одной моей... Я знаю ещё одного молодца, — наклонясь к уху Эфанды, прошептал Олоф, — он вполне разделяет моё мнение... Я поклялся ему замолвить за него словечко перед моей красавицей-сестрой. Хочешь, я назову тебе его имя?

— Нет, не надо! — вспыхнула румянцем девушка. — И тише... Послушай, отец говорит.

Радость благотворно повлияла на старого Белу. Он, казалось, сразу помолодел. Стан его выпрямился, глаза засверкали юношеским блеском.

— Храбрецы, благодарю вас! — громко говорил он. — Не посрамили вы родной земли! Не побеждёнными, а победителями вернулись... Один любит храбрых, и ваше имя навсегда запомнят враги. Из рода в род оно будет славно. Пройдут века. И не погибнет слава норманнов. Имя россов не будет забыто! Слава вождям вашим!.. Ещё раз доказали те, кто собрался сюда из стран далёких, что Росслаген стал им родиной! Слава ушедшим в чертог Одина! Не горюйте о них! Слава принявшим смерть на поле битвы! В светлой Вальгалле окружены они теперь прекрасными валькириями, и там их сердца радуются, когда они смотрят на вас. Слава Святогору, вождю славянских варягов! Я искренно желал бы, чтобы у меня был такой сын!

Крики восторга были ответом на слова старого конунга.

— Пойдите пока по домам, не заботьтесь о ладьях. Повидайте скорее близких, отдохните с дороги. А когда отдохнёте — весёлым пиром отметим мы ваше счастливое возвращение.

Этими словами закончил Бела свою речь.

Поддерживаемый Олофом и Святогором, он, в сопровождении остальных вождей, направился к своему жилищу.

17. Освобождение

лоф нисколько не преувеличивал похвал Святогору. Молодой варяг действительно оказался героем.

Мы оставили Святогора в тот момент, когда он в объятиях французской сирены забыл всё на свете... Он был поражён этим неведомым ещё, непонятным ему взрывом кипучей страсти. Такое чувство было для него ново, и он, независимо от самого себя, поддался ему...

— Оставайся со мной, оставайся навек, мой норманн! — нежно шептала отуманенная чарами внезапно вспыхнувшей страсти красавица.

— Кто ты, о благородная госпожа? — вопрошал Святогор, всё ещё не выпуская её из своих объятий. — Скажи мне твоё имя, чтобы я мог называть тебя и вечно хранить воспоминания о тебе...

— Ты хочешь знать это? Гляди же! — она схватила Святогора за руку и быстро подвела его к окну. — Всё, что вокруг можно окинуть глазом, принадлежит мне... Мой покойный супруг, сир Де-сю-Ламар, оставил меня своей единственной наследницей... Этот город, те селения, по которым вы шли, беспрекословно повинуются мне, графине Жиневре Ламар. Останься со мной, и всё это будет твоим...

Святогор слушал эту страстную речь как бы в забытьи. Картины одна другой отраднее проносились в его воображении. Он теперь был уверен, что предсказание колдуньи исполнится, и он будет владеть полумиром. В то же время страсть, отуманившая рассудок, покорившая сердце, заставила померкнуть в его воображении чистый образ Эфанды. Стоны заключённых в подземелье товарищей уже не звучали в его ушах. Всё, всё было забыто.

А красавица Жиневра всё крепче сжимала его в своих страстных объятиях.

Начинало темнеть. Весь чертог мало-помалу погружался во мрак. Только страстный лепет и звуки жарких поцелуев нарушали тишину.

— Ты позабудешь свои скалы, норманн, — шептала Жиневра. — Я дам тебе всё, что только в моей власти. У нашего короля ты будешь в числе рыцарей. Он узнает тебя, полюбит и приблизит к себе... Дорога к славе тебе будет открыта. Но обещаешь ли ты мне позабыть свои скалы?..

Слова не сходили, однако, с уст поражённого всем происшедшим варяга. Он слышал, что говорила ему Жиневра, но в то же время думы уносили его далеко.

Как? Ценой измены? Ему, берсерку, купить своё счастье? Что скажут про него в фиордах? Скальды навек наложат на его память клеймо изменника и на всех пирах будут вспоминать о нём, как об отступнике, продавшемся врагам... Нет, нет!

Первый пыл страсти, так неожиданно охвативший всё существо Святогора, проходил, сознание возвращалось, а вместе с его возвращением заговорил и молчавший до тех пор рассудок.

А Жиневра всё крепче сжимала молодого варяга в объятиях. Лицо её пылало ярким румянцем, прежняя, не вполне ещё удовлетворённая, страсть светилась в её глазах.

— Говори же, говори! — шептала она. — Мой ты? Мой навсегда?

Снова горячие поцелуи, снова пыл неиспытанной доселе страсти затуманили рассудок Святогора. Он всеми силами души старался одолеть искушение, но чувствовал, как воля его мало-помалу парализуется, и огонь снова закипает в крови.