В ту сторону - [9]

— Даже плохие люди иногда правы, — примирительно сказал Татарников. — Если Гитлер считал, что дважды два четыре, надо ли опровергать его?

Колбасов ничего не ответил, но таблица умножения потеряла в его глазах статус истины. Говорят иные: «ясно, как дважды два» — и напрасно говорят.

— А Гитлер наверняка так именно и считал, — гнул свое Татарников. — Так примем мы сторону фюрера в этом вопросе или нет?

— Вы демагог! — сказал доктор. — Вы сюда пришли лечиться, верно? Вот я и буду вас лечить. А дебаты о фашизме оставим.

— Помилуйте, я осуждаю Адольфа за Холокост! Но похвалим его как автора кампании против курения.

— Гитлер запрещал курить?

— А как иначе? В Гестапо должна быть здоровая атмосфера. Конечно, евреев и коммунистов преследовали. Но попробовали бы вы, доктор, закурить на Альбрехтшрассе!

Колбасов повернулся к Татарникову спиной и пошел прочь; умеют врачи резко развернуться на каблуках, хлопнуть в воздухе полами халата. Больной должен понять, что внимание врача — драгоценность, многие днями ждут, чтоб их заметили, так и помирают, не дождавшись. Если не одергивать больного, то растратишь все силы на такого вот остряка.

Татарников посмотрел вслед Колбасову и подумал: этот человек в лаковых ботинках зарежет меня. Меня привезут к нему в комнату, он возьмет нож и зарежет. Как странно знать заранее, кто именно тебя убьет.

А утренний обход продолжался, и врачи летели белыми птицами по вонючему коридору, и хлопали их белые крылья в душном воздухе урологического отделения.

5

Разумеется, знать, что доподлинно сказал министр финансов, тем более что он подумал, люди не могли. Народу показывали министра в телевизоре — и крайне недолго. Министр сказал примерно так: что будет, то и будет, и нечего гадать. Он привел некоторые цифры: валовой продукт снизился на столько-то, безработица выросла на столько-то, отток капитала из страны составил столько-то. Но цифры меняются каждый день, и министр сказал, что верить цифрам наивно. Скоро станет хуже, это ясно: прошла первая волна кризиса, а скоро накроет второй.

Президент строго отчитал своего министра. На кой ляд сдались такие министры финансов, которые провидят катастрофы? Министр финансов должен порхать как бабочка, жалить как пчела и тащить запасы как муравей! А сеять панику министр не должен. Так и боцман на тонущем корабле не имеет права нервировать пассажиров. Мало ли, что тонем, — а ты все равно сходи к пассажирам на палубу и спляши качучу.

Со своей стороны президент высказал более здравые прогнозы: кризисная ситуация, заявил он, может развиваться по трем сценариям, ее график может напоминать букву V, W или L. Вниз и вверх, или — вниз-вверх-вниз-вверх, или резко вниз — и там, внизу, мы и останемся. Граждане завороженно смотрели на буквы латинского алфавита — теперь, после анализа ситуации, им многое стало ясно.

Сенатор Губкин позвонил министру финансов и сказал:

— Напрасно связываешься.

— Знаешь, некая ответственность у меня все же есть.

— Тогда не связывайся. Если тебя снимут, придурка поставят, от бюджета вообще ничего не останется.

— Это правда.

— Чекисты есть чекисты, — сказал Губкин, — не надо с чекистами ссориться.

— Губернаторов раньше выбирали, а теперь назначают.

— Слава богу, что назначают. Хотя бы на людей отдаленно похожи. Прежде выбирали таких бандитов, что дело сделать невозможно. Если нашему народу разрешить выбирать — он такое выберет!

— Но президента выбираем, — усмехнулся министр.

— Положено, чтобы демократия была. Руками есть удобнее, чем вилкой — но ведь берем нож и вилку, принято так. Соблюдаем этикет.

— Кому это нужно? Мне, что ли? Тебе?

— Людям нужно.

Действительно, многим людям демократический этикет был необходим. Знаменитая российская тяга к твердой руке прекрасно уживалась с желанием обрести свободу — и противоречия в этом не видел почти никто. Ведь совсем необязательно, чтобы твердая рука секла или сдирала шкуру, — твердая рука может, например, покровительственно трепать по щеке. Вот и сосед Татарникова, Вова-гинеколог, каждый день спорил с несговорчивым Витей о том, что демократия и империя в принципе совместимы.

— Какая демократия? — говорил грубый рязанский житель. — Командуют богатые мандавошки.

— А ты не опускай рук! — кричал ему гинеколог и тряс шлангом катетера. — Используй свой шанс!

— Сам используй! — говорил ему Витя язвительно. — У тебя своя склянка с мочой, у меня — своя. И больше ни хрена нету. Вот ты свой шанс и используй как хочешь. Хочешь — писай в эту банку, хочешь — какай.

— Не понимаешь ты ничего! Средний класс в стране образовался! Средний класс — это гарант демократии, — Вова-гинеколог поправил трубку катетера, чтоб моча стекала равномерно. Подача мочи в банку напомнила Вове процесс заправки машины бензином, и он сказал: — Вот, скажем, ты владелец бензоколонки, имеешь бизнес…

— Нет у меня бензоколонки!

— Нет бензоколонки, так, значит, построй ремонтную мастерскую.

— Ага, построй! — и Витя выворачивал пустые карманы халата.

— Ну, квартиру приватизируй и сдавай!

— Банку с моими ссаками могу тебе сдавать. Нет у меня квартиры.

— Ты, Витя, приватизируй свои анализы, — говорил Татарников, — выпустишь акции, исходя из определенного содержания лейкоцитов и эритроцитов, а потом будешь следить за показателями. Однажды эритроциты взлетят — и тогда…