В ту ночь, готовясь умирать... - [18]

Когда Хасбулат остался со своей новой женой наедине, она ему объяснила, как все получилось. Она говорила братьям правду, но братья не верили, и переубедить их было невозможно. Они угрожали убить учителя. И тогда она пошла на хитрость. Пусть лучше братья считают, что эта женитьба — их заслуга…

Единственное, что омрачало радость Рабият, — она выходит замуж без согласия сына. Но братья ей сказали, что и это не ее забота! Обещали сами уладить с племянником, когда тот вернется домой.

Позже Хасбулат и Рабият переехали на хутор Кара-Махи, где совсем не было учителей, потому что все ушли на фронт. Там они остались жить и после войны.

3

Десять дней искала Сибхат Карчига газету, о которой говорил Хасбулат. Потом, отчаявшись, поехала в аул Карацани с очередным солдатским треугольником. Но в ауле ей объяснили, что адресат уже давно переехал на хутор Кара-Махи. Неутомимая Сибхат поехала туда и с удивлением узнала, что человек, которого она ищет, не кто иной, как Хасбулат!..

Встретили ее Хасбулат и Рабият как хорошую знакомую, обрадовались, расспрашивали о здоровье и о том, удалось ли ей найти газету. Но когда узнали, что она привезла письмо от Хартума, адресованное Хасбулату, — чуть не потеряли дар речи.

— Как же это ты раньше не сказала? — опомнилась Рабият и посмотрела на Хасбулата, который держал в одной руке солдатский треугольник, а другой рукой поправлял очки.

— Откуда ж я знала…

Хасбулат молчал, он боялся открыть письмо, адресованное Хартумом почему-то не матери, а ему.

— Ну открой же, читай, что пишет наш сын! — не выдержала Рабият. — А вдруг он вернется? Как ты думаешь, Сибхат, может же быть такое, что он жив, жив мой Хартум?!

«Нет, Рабият, такого не может быть, ведь — прошло тридцать с лишним лет!» — в отчаянии думал Хасбулат, не смея сказать это вслух.

Он осторожно развернул две мелко исписанные тетрадные страницы и начал читать:

— «Здравствуй, учитель мой!

Я все вспоминаю тебя и думаю о тебе. Ведь ты был первым, которому я доверил свою тайну, и твои добрые слова вдохнули в меня сто новых жизней, одну прекрасней другой. Ты помог мне увидеть из маленького окна горской сакли весь мир людей, с его сложностью и несовершенством. А здесь я вижу каждый день две грани мира: ночь и день, тень и свет, зло и добро, падение и взлет. Мне недосуг здесь писать стихи. Но, учитель мой, я ничуть не сожалею об этом. Пусть я не стал поэтом, но я боец за справедливое, за великое наше дело. И я учусь смело смотреть смерти в глаза…

Готовимся к штурму, седьмому по счету, высоты, похожей на ту высоту, на которой стоит наша школа. Где ты сейчас, учитель мой, ты, который, грея у маленькой печи свои озябшие руки, читал нам Некрасова, Лермонтова, Маяковского? Ты назвал меня поэтом, когда я осмелился прочитать свои несовершенные стихи. Поэтом, может, я пока и не стал, но честным солдатом я могу сегодня назвать себя, а это труднее. Вспоминаю я стихи Батырая:

Пусть у храброго отца

Не родится робкий сын,

Ибо должен будет он

Дать отпор врагам отца.

Скажу тебе правду, учитель мой. Я был несправедлив к тебе. Я даже собирался тебя убить. Да, да, чистая случайность помешала этому! Но я храню благодарность этой великой случайности. Я понял и понимаю теперь всем существом своим, что тот, кто любит поэзию, не может быть дурным человеком. Я понял, что я был несправедлив и к тебе, и к своей матери. Как я жалею об этом теперь! Ты любил и любишь мою мать, и за это я хотел убить тебя. Какой же я был глупец, желая смерти своему, хорошему, родному человеку… Убивать надо фашистов, чтобы не померкло наше солнце в небе. И я это делаю здесь, на войне…

Я тебя прошу, учитель, не дай моей бедной матери остаться одинокой. Короткое у нее было счастье. Так возврати ты ей радость, ощущение жизни. Я надеюсь встретить вас вместе, когда вернусь домой!

Прости меня. Обнимаю тебя, мой учитель.

Твой Хартум Азнаур».

— Ну вот и все… — Старик отвернулся и вытер слезы. — Сынок, спасибо тебе!

Прижала к груди Рабият письмо сына и ушла в другую комнату.

— Хартум, — заплакала она, — родной мой Хартум…

Глава четвертая

Ахмедов Абдулла. Погиб, зажав в зубах концы провода, восстановив таким образом связь с командным пунктом.

1

Ливинд — судья. Помните Ливинда? Да, да, того самого босяка и сироту. Отца у него вовсе не было, а мать умерла от сыпного тифа в сорок третьем году. Помните, он спал, свернувшись клубком, как волчонок в норе, зарывшись в лохмотья, в сторожке? Помните, все убегал из детского дома, и ловили его в разных аулах и вновь водворяли в детдом. Это из-за него люди получали выговоры и проводили ночи без сна. В детском доме его кормили, смывали с него грязь, одевали, обували, укладывали в чистую постель, а ему все это не нравилось, и он убегал. И если бы только сам, куда ни шло, но он увлекал за собой на «волю» и других ребят. Помните, как он с двумя другими сорванцами в базарные дни гастролировал по аулам? Они плясали и по канату ходили, зарабатывая себе на хлеб, и люди говорили о них как о пехлеванах-канатоходцах. А кто кур воровал, картошку из больничного огорода? Он, этот самый Ливинд. Да, у каждого ущелья есть своя вершина…