В тот главный миг - [9]

— Крепи! — кричал Нерубайлов.— Тяни, чего стоишь!

— Сам тяни! — отвечал ленивый голос Аметистова.— Чего разорался, не перед ротой.

Санька повернул и полез по скату поляны выше. В палатке геологов мелькал свет.

— Алексей Никитич! — позвал он, откидывая полог.

Тотчас же навстречу ему шагнул Порхов. Альбина, подсвечивая себе фонарем, натягивала сапоги.

— Что случилось?—спросил Порхов.

— Рация...— Санька задохнулся.— Сегодня ночью наладил было, а теперь...

— Что?

Порхов, не ожидая ответа, отбросил его от выхода и нырнул наружу. За ним побежала Альбина. Когда Санька отыскал их в гудящей тьме у своей палатки, там уже было несколько человек.

— Каюк рации, Саня,— сказал завхоз.—Теперь только на самих себя надежда.

НЕРУБАЙЛОВ

Нерубайлов вышвырнул остатки земли из шурфа, выпрямился, отер рукавом гимнастерки лицо, приплюснул армейскую фуражку к затылку и осмотрелся. Между мертвыми иссохшими кустами стланика, похожими на костяки каких-то животных, по всей вершине гольда вразбивку росли сосны. Сквозь их хвою просматривались сплошные синие зубцы хребтов. Во всей этой огромной путанице и стесненности горного месива не видно было и признака человеческого жилья.

Нерубайлов, сплюнув и на ходу нащупывая в кармане галифе кисет, выбрался из шурфа. Побросала его судьба широко, где он только не побывал за войну: и в удушающем зное иранского Азербайджана, и в тенистой прохладе мадьярских виноградников, и в узеньких улочках старинных чешских городов, но никогда еще не серело над ним такое неоглядное небо, никогда еще не просыпался по утрам он от тоскливого ощущения отрезанности от людей. Партия спускалась в Забайкалье. Еще несколько раз она раскинет табор в горах, потом, как говорят ребята, пойдет более равнинная местность, тайга пощедрее, позаселеннее. Но не людьми, а зверьем. Нерубайлов вздохнул и, присев на бруствер только что выброшенной им земли, закурил. Невдалеке слышался мягкий звон. Хорь и длинный неприятный парнишка по прозвищу Глист били канаву на взрыв: загоняли кувалдами в грунт длинные бурики.

Ни Хорь, ни его напарник Нерубайлову не нравились. Вообще в партии он не нашел подходящего компаньона, поэтому и напросился, бить шурфы, а не канавы, но работать в одиночку было тяжело, потому что по натуре Нерубайлов был человек общительный, и без того, чтобы не переброситься с кем-нибудь словечком, без привычной заботы о ком-нибудь и командного, властного пригляда жить не мог. Как-никак, а в биографии его была страничка, о которой он рассказывал, будучи уже крепко навеселе, и потом похмельно переживал свою болтливость. В сорок втором старшина Нерубайлов стал офицером. Потом за то, что отступил с позиций, попал в штрафбат. И там выслужил лычки благодаря своему древнему украинскому упорству, перешедшему к нему от предков-запорожцев, выслужил неукротимым, истинно старшинским честолюбием и в сорок пятом стал-таки опять старшиной роты. До офицера уже не добрался, но старшиной стал.

Вот это-то старшинство и заговорило сейчас в Нерубайлове, когда он увидел, как несправедливо обстояло дело у его соседей. Хорь лежал, подставив солнцу голую крупную спину, а напарник его, обливаясь потом и страдая всем своим мальчишеским плаксиво-порочным лицом, один из последних сил названивал кувалдой по бурику. А Хорь, изредка поворачивая к нему голову, подстегивал мальчишку отборнейшей и искусной матерщиной. Старшинское сердце не вынесло этого зрелища, и, подхватив кисет, Нерубайлов, рослый, кривоногий, широкий в плечах и бедрах, емко зашагал по траве к соседям.

 — Чего залег, ханыга? — спросил он, подходя и останавливаясь над Хорем.— Напарник трудовой пот льет, а ты бока прохлаждаешь?

Хорь поднял к нему морщинистое курносое лицо, коротко оглядел его и засмеялся.

— Вали к своему шурфу, портянка. Тут тебе нету дела!

Нерубайлов побагровел. Он заправил гимнастерку за ремень, сбил набок фуражку, подступил к Хорю вплотную и краем глаза увидел белое изумленное лицо мальчишки, бросившего от такого поворота дела работу, увидел, как медленно, с подчеркнутой неохотой поднимается Хорь, и солдатское его сердце зажглось счастливым предвкушением драки.

— Неймется, кореш? — спросил Хорь, с опасной улыбкой отряхивая штаны,— Неймется, говоришь?

Нож, почти неуловимым движением выхваченный из-за голенища, сверкнул в его руке, но сапог Нерубайлова пришелся ему в пах, и Хорь согнулся от невыносимой боли. Нерубайлов привычным движением выкрутил ему руку, перехватил выпавший нож и, распрямляясь, ахнул от звонкого удара по затылку. Он молча сел на землю и только через секунду начал опять соображать. Напротив него с земли поднимался Хорь. Над Нерубайловым с лопатой в руке стоял мальчиша — хоревский напарник. Лицо его было искажено злобной и трусливой гримасой, и, тараща глаза на Нерубайлова, он все оглядывался на Хоря, словно спрашивая, что делать дальше. Нерубайлов, вскочил, как на фронте. Нож был в правой руке. Мальчишка отпрыгнул. Справа медленно и опасно стал заходить Хорь.

Громко топая, подбежали несколько человек.

— Эй, брось лопату,— крикнул высокий Колесников. В руке его был бурик, и мальчишка бросил лопату.— А вы спрячьте нож! — приказал он Нерубайлову.