В тот главный миг - [12]

Она вновь расстегнула спальник, с трудом заставила себя сесть. Было холодновато, как всегда в тайге на рассвете. Мошкара уже ворвалась в палатку и начинала свое злобное жалящее дело. Альбина вскочила со старой армейской сноровкой, в две минуты собралась. Сапоги плотно сидели на ноге, гимнастерка обтянула грудь. Она сделала несколько упражнений, согрелась и, выскочив из палатки, побежала к ручью. Обмылась и бегом вернулась назад. В палатке она села на скатанный спальник и задумалась. Утро это почему-то напомнило ей сорок третий год, партизанский отряд. После десятого класса она сумела попасть в школу военных радистов. Через полгода вместе с каким-то лейтенантом их забросили на территорию, захваченную немцами. Костры, на которые нм надо было ориентироваться, утонули в сплошной черноте ночного леса. Альбина, обрезав стропы и утопив в болоте парашют, всю ночь брела по лесу, совершенно не ориентируясь и в ужасе думая о том, как на рассвете выйдет прямо на немцев. К утру она дошла до реки и заснула в стогу.

Проснулась от голосов. Около стога сидели четверо парней и разговаривали по-русски. Она разгребла сено и слушала. Вылезать было страшно. Здесь действовали власовские антипартизанские части, и ее предупреждали об этом Один из четверых, рослый, в перетянутой немецким офицерским ремнем телогрейке, матерился с такой свирепой находчивостью, что Альбина вся заполыхала. Это, безусловно, были власовцы. Она нащупала кобуру, вынула пистолет и приготовилась ко всему, что могло быть. Рослый обернулся. У него было багровое лицо с большим носом и темными широкими бровями. Это было наглое лицо — именно таким Альбина представляла себе власовца. Но на фуражке его, обычной армейской русской фуражке, сверкала звездочка. Альбина вскрикнула и покатилась со стога. Через секунду она уже обнимала краснолицего, царапалась щекой о его щетину, и не могло быть ничего дороже, светлее и чище, чем это усталое багровое лицо. Это был командир партизанской разведки Валентин Корзун. Он со своими парнями и должен был отыскать парашютистов.

Потом, когда Корзун начал говорить ей двусмысленные и смачные комплименты, она его почти возненавидела, и опять лицо его, бывалого и опытного мужчины, казалось ей таким же, как в первый момент: циничным и даже жестоким.

Однажды он вызвал ее из землянки санитарок, где она жила, и объяснился в любви. Она только рассмеялась ему в лицо и ушла, сказав, что для выслушивания подобных вещей у нее сейчас просто нет времени. Он оскорбился и перестал ее замечать. Она не обратила на это внимания. Трижды в день она выходила на связь с Центром и все остальное время слушала Москву, записывая сводки Информбюро и приказы Верховного Главнокомандования. За ней многие пытались ухаживать, но это вызвало в ней такое негодование, что ее оставили в покое.

Правда, нравился ей парень из второй роты — высокий, тонкий, с задумчивым лицом и пышными светлыми волосами. Но ему тоже не было дела ни до кого, в том числе и до нее...

Однажды случилось ужасное. Ранним утром, когда все ещё спали, немецкие егери ножами сняли сторожевое охранение, и, если бы не санитарка, полоскавшая в реке белье, отряд был бы полностью уничтожен. Партизаны врассыпную бросились к болоту. Побежала и Альбина. Чуть отставая от нее, бежал тот светловолосый, на тонком лице его с открытым ртом застыло выражение полной обреченности и мольбы. Тогда она остановилась. Сзади непрерывно били автоматы, рвали воздух разрывы гранат, гортанно кричали немцы. Но она стояла, дрожащими руками нащупывая кобуру. И в это самое время там, сзади, что-то изменилось. Рвущийся от ярости мужской голос бешено матерился. Она оглянулась. Корзун пинками и ударами кулака останавливал бегущих. Скоро удалось даже построить бойцов в цепь. А он, в сбитой на ухо фуражке, в разорванной на груди телогрейке, перебегал с одного фланга на другой, коротко стрелял из автомата, что-то кричал то одному, то другому в цепи, и те, ретиво вскакивая, неслись куда-то с его поручениями.

Она, сама не зная зачем, может быть, ведомая чисто женским инстинктом прижаться к самому сильному и уверенному, поползла к Корзуну. Он обернулся. Красное лицо его было в поту.

— В обороне не продержимся,— прохрипел он и вскочил.— Вперед! — И цепь, подброшенная его голосом, вскочила.

Они отбросили егерей и ушли, унося раненых и большую часть отбитого у фрицев имущества. Немцы на этот раз действовали небольшими силами, и отряд вырвался из кольца. В ту же ночь Корзун нашел ее среди санитарок и увел подальше в лес. Она отдалась ему, не сопротивляясь, и с этой ночи лицо его опять стало казаться ей самым дорогим, самым мужским лицом на свете.

У него всегда были женщины Теперь он бросил всех. Он любил ее и сам вслух удивлялся немыслимой своей измене прежним привычкам. Он любил ее нежно и страстно, и она вся полыхала, встречая его, возвращающегося с задания, потного, багрового, в окружении своих нахалов разведчиков. Через две недели его, раненого, взяли немцы. Еще через два дня повесили на сельской площади. Он умер, как и жил: бесстрашно матерясь и не отворачивая шею от петли. Говорят, перед смертью крикнул: «Альке передайте...», а что передать, никто не узнал. Петля захлестнула горло.