В тисках голода. Блокада Ленинграда в документах германских спецслужб, НКВД и письмах ленинградцев - [22]

Документы УНКВД/УНКГБ позволяют восстановить реальную ситуацию с радикализацией настроений в городе, с наличием продовольствия в городе на всем протяжении блокады и связанных с этим настроениях, показать степень информированности местной и центральной власти о смертности населения, на основании которого принимались важные политические решения. Мы вполне солидарны с А.Р. Дзенискевичем, полагающим, что в силу ряда причин у органов внутренних дел была «как бы своя, облегченная, уменьшенная статистика», и что приводимые чекистами данные обозначают минимальное количество жертв в период блокады Ленинграда.

Существует немало скептиков, которые сомневаются в адекватности отражения в документах УНКВД настроений в осажденном городе, полагая, что ведомственные наслоения практически невозможно снять. Есть и такие, кто вообще считает исследование той части спектра настроений, которые нашли свое отражение в материалах политконтроля, «очернительством», вольной или невольной попыткой дегероизировать подвиг ленинградцев. Еще раз отметим, что поведение и, тем более, настроения населения не следует оценивать с позиции сегодняшнего дня и той информации о планах Гитлера в отношении Ленинграда, которая стала известна после войны. Осенью 1941 г. и в первую блокадную зиму даже начальник Главного Политического Управления РККА Л. Мехлис испытывал затруднения с доказательствами «человеконенавистнической сущности» немецкого фашизма. Он направлял в политорганы Красной Армии директивы предоставить материалы, которые можно было бы использовать в пропагандистских целях. Вполне естественно, что и в Ленинграде были люди, искренне верившие в то, что превращение его в «открытый» город могло спасти жизни сотен тысяч людей. При этом речь отнюдь не шла об отрицании режима или отсутствии патриотизма. В конце концов, в свое время не кто иной, как Ленин, настаивал на «похабном» мире с Германией.

Отчасти работа по установлению достоверности материалов УНКВД по оценке настроений уже была проведена в ходе проверок прокуратуры по делам о реабилитации жертв массовых репрессий. Многие обвинения, выдвинутые в свое время органами госбезопасности, были сняты, а осужденные реабилитированы. Мы, конечно же, принимали во внимание это обстоятельство и учитывали его при отборе материалов.

Вместе с тем, нельзя не учитывать фактов, свидетельствовавших о вполне реальных процессах, происходивших в обществе в годы войны и нашедших свое отражение в документах УНКВД и УНКГБ. В пользу целесообразности использования документов органов госбезопасности для оценки настроений говорит и то, что в спецсообщениях присутствовали пространные выдержки из писем ленинградцев и военнослужащих, полученных в результате перлюстрации корреспонденции с указанием даты, автора и адресата. Представляется, что они являются вполне заслуживающим доверие свидетельством настроений защитников и населения Ленинграда. Учитывая, что в содержательном отношении режим перлюстрации писем в течение 1941-1944 гг. не претерпевал существенных изменений, не вызывает сомнений и статистическая информация о динамике развития т. н. негативных настроений.

Мы отдаем себе отчет в том, что цифры могут создать иллюзию научного факта, что конкретность и точность не одно и то же. Действительно, необходимо учитывать как минимум два обстоятельства. Во-первых, далеко не все писали письма и, во-вторых, горожане и военнослужащие прекрасно знали, что их корреспонденция просматривается военной цензурой. Поэтому они сознательно ограничивали себя в изложении реальных обстоятельств жизни как в городе, так и на фронте. В большинстве писем ленинградцы старались поддержать своих родных и близких, защищавших Ленинград, избегая разговора о трудностях, растущем голоде и, наконец, о массовой смертности. Как правило, письма-откровения были одновременно и письмами, в которых терявшие силы и надежду ленинградцы, прощались со своими близкими.

Поэтому количественная составляющая материалов о выявленных в ходе перлюстрации негативных настроениях, вероятно, отражает их минимальный уровень. Она дает ключ к количественной оценке зарегистрированных агентурным путем антисоветских высказываний, особенно в первые месяцы блокады. Можем ли им доверять? Очевидно, что субъективный фактор в случае агентурной работы среди населения присутствовал. Донос по личным мотивам полностью исключить было нельзя. Качество агентуры также менялось на протяжении всей блокады. Но был ли этот субъективный фактор превалирующим? На наш взгляд, нет. Если бы данные агентуры о динамике числа антисоветских высказываний существенно расходились с динамикой, отраженной цензурой, имело бы смысл усомниться в свидетельствах агентов. Однако динамика изменения настроений по данным цензуры и по показаниям агентов практически совпадает, на что, кстати, прямо ни в одном из спецсообщений органов госбезопасности не указывается.

В пользу достоверности результатов агентурной работы говорит и тот факт, что приводившиеся в спецсообщениях примеры высказываний не только сохраняли стилистику речи представителя того или иного слоя общества, но содержательно практически повторяли зафиксированные партинформаторами заявления ленинградцев, а также находили подтверждение во множестве документов личного происхождения. Очевидно, что детальный текстологический анализ высказываний, попавших в документы УНКВД, является предметом специального исследования. Однако следует заметить, что нам не удалось обнаружить ни одного несоответствия содержания и стиля в более чем 50 пространных обобщающих сводках УНКВД, докладных записках секретно-политического отдела и соответствующих разделов информационных сводок партийных органов. Каждый из цитировавшихся лиц «говорил» в спецсообщении языком своей социальной группы — рабочий использовал характерную для рабочего лексику, профессор «говорил» языком профессора и т. д. Безусловно, это было результатом того, что агентурно-осведомительское обслуживание производилось лицами из той же среды, что и наблюдаемые. Проверка первичных данных агентов о наличии антисоветских групп проводилась не только посредством допросов лиц, задержанных в результате так называемых контрольных арестов, но и последующего внедрения оперативного сотрудника органов госбезопасности или агента-внутренника. Общий характер оценок, ситуации в городе, на фронте и в стране в целом, включая тональность, нашедших свое отражение в письмах и материалах, добытых агентурным путем, также в целом совпадает. Все это, в свою, очередь, располагает нас к тому, чтобы с достаточно высокой степенью доверием относится к приводимым в спецсообщениях свидетельствам агентов с естественной поправкой на фобии власти.