В тихой станице - [3]

Сердитая со сна Люда натянула платье и пошла в спальню искать чистые простыни и наволочку, а Василиса Михайловна позвала ночного гостя, попросив его снять в сенях сапоги. Он вошел, осмотрелся. Видно, от усталости лицо его выглядело капризным. На рубахе виднелись темные сырые пятна, вода пробралась сквозь плащ, телогрейку и пиджак.

— Гляди-ка, промок весь, батюшка, — сказала Василиса Михайловна.

— Ничего. Мы каждый день с водой дело имеем. Дамбу намываем. Электростанцию на Дону ставим.

— Не на Дону ее ставят, а на берегу. Я видала.

— А мы его к ней передвинем.

— Кого это?

— А Дон… — сказал парень.

«Ровно скамейку собрался передвигать», — подумала Василиса Михайловна, глядя на его большие руки с аккуратно подстриженными ногтями.

— Звать-то тебя хоть как? — спросила она.

— Владимир.

Из спальни вернулась Люда, начала перестилать.

И Василиса Михайловна заметила, что Владимир, напустив на лицо безразличное выражение, поглядывал украдкой на внучку.

— На учительницу выучусь, куплю кровать с шарами, — сказала Люда.

— Далеко больно загадываешь.

— Это хорошо, что далеко загадывает, — проговорил Владимир, — а так проживать день за днем — скучно. Только небо коптить.

— Я вот не загадываю, — немного обиделась Василиса Михайловна, — а живу себе да работаю на ферме. И люди не жалуются.

— Загадывай не загадывай, — добавила Люда с усмешкой, — а все равно, как Никодим Павлович говорит, земля упадет на солнце.

— Ничего, — сказал Владимир. — Придет время, ликвидируем и эту опасность.

«Вот ведь — ни о чем не задумается, — Василиса Михайловна начала сердиться. — Уж и землю куда хочешь направит».

Пошли спать. Прислушиваясь, как гость ворочается, привыкает к дивану, Василиса Михайловна думала о том, что было время — и она загадывала далеко вперед, а ничего из загаданного так и не получилось. Было их в семье шестеро — все девчонки. Как отца убили под Цусимой, так мать стала отдавать дочерей замуж без разбора — лишь бы кто взял. Василисе Михайловне достался проезжий лесничий. Вышла она за него и загадала — хозяйство налаживать, да года не прожила, забрали мужа на войну в Галицию; вернулся он в шестнадцатом году больной — легкие сожгло газами, все, что было нажито, пошло на леченье, а проку не было: покашлял-покашлял — да и помер. И осталась Василиса с младенцем, сыном, одна в самые трудные, голодные годы. Но и тут загадала — выучить его, сделать человеком. Намучилась, натерпелась всего, а своего добилась. Сын выучился и женился на образованной, стал работать в Ленинграде, стал переводы слать, по сто двадцать рублей в месяц. Будто все наладилось, а тут снова война, Ленинград окружили фашисты — и погибли оба: и сын и его жена. Пришлось ихнюю дочку Люду взять к себе. Все войны Василиса Михайловна помнила не по годам, а по родным: японская война — когда отца убили, империалистическая — когда муж помер, Отечественная — когда сын с женой погибли. И как только не стало любимого сынка, так и махнула Василиса Михайловна рукой, перестала думать наперед и хозяйство вела кое-как, даже дыру в плетне не хотелось заделывать, и полы кое-как натирала желтилом, и Люду воспитывала кое-как, вот и растет насмешница… «Утром расскажу ему это в назидание, — думала она, засыпая, — чтобы понял, что хорошо этак мечтать, пока молодые… А как жизнь начнет тебя с бока на бок переворачивать, так ты и поймешь, чего стоят твои загадки…»

Проснулась Василиса Михайловна рано, но парень уже ушел. И только мокрый плащ его по-прежнему висел в сенях. Плащ был тяжелый, сшитый из такого же толстого брезента, из какого делают ведра, чтобы поить лошадей. Василиса Михайловна покачала головой и повесила сушить плащ на плетень. Из-за облачка поднималось солнце.

Дня через два пришел Никодим Павлович. Василиса Михайловна наизусть выучила его характер и по тому, что он ничего не принес, поняла, что гость не в духе. Сейчас начнет чаевничать, да примется наворачивать такие страхи, что и сам потом на улице станет оглядываться.

Никодим Павлович повесил фуражку на угол зеркала, загладил волосы набок, чтобы не видно было лысины, и, оглядевшись, заметил плащ. Василисе Михайловне пришлось рассказать про ночного посетителя.

Выслушав ее, Никодим Павлович загадочно покачал головой, подумал и стал примерять плащ. Поглядев, как он затягивается, Люда прыснула и убежала на кухню.

За чаем Никодим Павлович, против обыкновения, молчал и только вздыхал изредка и загадочно покачивал головой. Выпив стакан, поднял палец и сказал: «А плащ-то не зря оставлен», и попросил еще чая. Чуя недоброе, Василиса Михайловна смотрела, как он отхлебывает чай и поглядывает после каждого глотка, сколько осталось в стакане. Наконец Никодим Павлович напился, утер усы и проговорил:

— А вы задавались вопросом, Василиса Михайловна, почему он оставил плащ?

— Нет, — быстро ответила она. — А что?

Но он не сразу объяснял, о чем его просили, а обыкновенно заводил разговор в сторону, чтобы слушатели имели время поломать голову и убедиться, что до того, до чего дошел своим умом Никодим Павлович, им никогда не дойти. И поэтому он спросил помолчав:

— Спал-то этот полуношник у вас где?