В тихом омуте - [2]

Эстер опустила руки и отвернулась от зеркала.

— Говорят, она умирает.

— Она уже не первый год умирает, — грубо сказал Гэлловей. — А кто тебе это сказал?

— Гарри.

— Гарри — торговец таблетками. Ему нравится думать, что все вокруг умирают.

— Рон!

— Мне не хочется быть невежливым, но, если я тотчас не тронусь в путь, я заставлю ребят дожидаться меня в охотничьем домике.

— Сторож их впустит.

— Даже в этом случае я, как хозяин, должен прибыть туда первым.

— Они займутся выпивкой и не обратят на это внимания.

— Ты во что бы то ни стало хочешь затеять спор?

— Нет. В самом деле не хочу. Пожалуй, мне просто хочется поехать с тобой.

— Ты же не любишь рыбалку. Только и стонешь, как тебе жаль бедных рыбок, которые не заслужили, чтобы им всаживали крючок в глотку.

— Хорошо, Рон, хорошо. — Эстер как-то нерешительно подошла к мужу, положила ему руки на плечи и поцеловала в щеку. — Желаю тебе приятно провести время. Не забудь попрощаться с мальчиками. Может, в другой раз поедем вместе.

— Может быть.

Когда Эстер выходила из спальни мужа, вид у нее был немного грустный, будто она заразилась от Телмы спиритическим духом и предчувствовала, что другого раза не будет, да и на этот раз что-то не так.

Гэлловей минутку постоял в дверях, прислушиваясь к шелесту платья и стуку каблучков, приглушенному ковровой дорожкой на лестнице.

И вдруг, сам не зная почему, он громко и торопливо позвал жену:

— Эстер! Эстер!

Однако входная дверь уже захлопнулась за ней, и Гэлловей почувствовал облегчение, оттого что она его не услышала, ибо он и сам не знал, что собирался ей сказать. Зов его вырвался из недоступной ему части его сознания, он не мог сообразить, почему и для чего позвал Эстер.

Рон прислонился к косяку двери, у него кружилась голова, и он тяжело дышал, словно проснулся, задыхаясь от кошмара, содержание которого забыл, а физические симптомы испуга остались.

«Я болен, — подумал он. — Незачем ей было так на меня наскакивать. Я болен. Пожалуй, лучше бы остаться дома и вызвать врача».

Но по мере того как дыхание восстанавливалось, а головокружение ослабевало, Рон начал думать, что во враче практически нет необходимости, ведь рядом с ним будет Гарри. Гарри работал в фармацевтической компании, карманы его были набиты всякими таблетками, а портфель — буклетами о новомодных фармацевтических средствах, о которых врачи порой узнавали только от него или из предлагаемых им буклетов. Гарри был щедр на патентованные средства, диагнозы и предписания. И случалось, он помогал лучше дипломированного врача, так как не был подвержен влиянию учебников по медицине, врачебной этики и не очень-то осторожничал, так что иногда назначенное им лечение давало быстрые результаты. Эти случаи и оставались в памяти его друзей.

«Гарри даст мне какие-нибудь таблетки, — сказал себе Гэлловей, и эта мысль сама по себе его успокоила. — У Гарри есть таблетки против чего угодно, даже против необъяснимых призывов к собственной жене: «Это все нервы, старина. Наша компания только что выпустила в продажу чудесный препарат…»

Гэлловей перекинул утепленную куртку через руку, взял охотничью сумку и вышел в прихожую, чтобы пойти попрощаться с детьми. Оба мальчика, судя по всему, были уложены спать: дверь их спальни была открыта, горел ночник. Но в комнате слышался приглушенный яростный шепот:

— Мама сказала, пусть песик спит сегодня со мной. Отпусти его.

— Нет, нет и не подумаю.

— Я позову Энни.

— А я ей расскажу, что ты меня ущипнул. Расскажу и Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной школы.

— Может, расскажешь и мне? — спросил Гэлловей, щелкнув выключателем.

Мальчики замолчали и удивленно уставились на него. Не часто им приходилось видеть отца, и когда они заметили, что у него в руке охотничья сумка, не могли сразу решить, приехал он или уезжает.

Грег, семилетний оппортунист, быстрей принял решение:

— Папа приехал! — закричал он. — Ура, ура, папа приехал! Что ты мне привез, папа, привез что-нибудь?

Гэлловей отступил, словно его толкнули в грудь.

— Я не уезжал.

— Значит, сейчас уезжаешь?

— Да.

— Но раз ты уезжаешь, значит, вернешься?

— Да, я надеюсь.

— А когда вернешься, привезешь мне что-нибудь?

Щеки Рона вспыхнули, уголок рта задергался в нервном тике. «Так вот что я значу для них, — подумал он. — И для Эстер. Я тот, кто что-то им привозит».

— Ты и всем можешь что-нибудь привезти, — сказал Марвин, которому было пять с половиной лет. — И Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной! школы.

— Наверное, могу. А чего, по-твоему, им хочется?

— Собачек. Все любят собачек.

— Все? Ты в этом уверен?

— Я их спрашивал, — соврал Марвин, нажимая на слово «спрашивал». — Я каждого спрашивал, какой подарок лучше всего, и каждый отвечал: собака. — В доказательство своей правоты он подбежал к кровати брата и обнял лежавшую на одеяле маленькую таксу. Песик давно привык к подобным проявлениям любви и преспокойно продолжал жевать уголок одеяла. — Любому хочется, чтобы каждый вечер с ним спал песик вроде Пити, всем этого хочется, даже старому Рудольфу.

— А Рудольф говорит, что собака выкапывает ямки в клумбах.