Всю ночь и почти весь следующий день они ехали. Через горы, пустыню, потом снова через горы. Старый автомобиль начал барахлить, водитель злился, и Куинн, чтобы отключиться на время от обоих, прикорнул на заднем сиденье. Разбудил его голос Ньюхаузера, хриплый от усталости, жары и сознания, что за игорным столом он опять свалял дурака.
— Все, Куинн. Приехали.
Куинн шевельнулся и повернул голову, ожидая увидеть какую-нибудь обсаженную деревьями улицу Сан-Феличе и океан, сияющий вдали как драгоценность, которую не продать и не купить. Но он почуял неладное еще до того, как открыл глаза. Город не бывает таким тихим, а морской воздух таким сухим.
— Эй, Куинн, ты спишь?
— Нет.
— Тогда вылезай. Я тороплюсь.
Куинн посмотрел в окно. За время его сна пейзаж не изменился: те же горы, за ними еще горы и дальше снова горы, покрытые чахлыми дубами и чапарелью, толокнянкой и остролистом. Кое-где из потрескавшейся земли торчали сосны.
— Уж не у черта ли мы на куличках? Ты говорил, что живешь в Сан-Феличе.
— Я говорил — недалеко от Сан-Феличе.
— Где именно?
— В сорока пяти милях.
— Ты что, серьезно?
— Наверное, ты с Востока, — сказал Ньюхаузер, — для Калифорнии сорок пять миль рукой подать.
— Жаль, что ты не сообщил мне этого прежде, чем я сел в машину.
— Я говорил. Ты не слушал. Тебе не терпелось уехать из Рино подальше. Вот мы и уехали подальше. Мог бы спасибо сказать.
— Спасибо, — сказал Куинн. — Ты удовлетворил мое любопытство. Я всегда хотел узнать, где находятся чертовы кулички.
— Да пойми ты, — сказал Ньюхаузер, — мое ранчо в полумиле отсюда, за поворотом. На работу я должен был выйти вчера, жена у меня ведьма, я оставил в Рино семьсот долларов и не спал два дня. Тебе не ныть надо, а радоваться, что подвезли.
— Почему же ты не высадил меня на заправке? Там можно было поесть.
— Ты говорил, что у тебя нет денег.
— Я надеялся получить небольшой заем. Долларов пять.
— Если бы у меня было пять долларов, я бы торчал сейчас в Рино. И ты это знаешь. В тебе та же зараза.
Куинн не спорил.
— Ладно, забудь про деньги. Мне почему-то кажется, что жена у тебя не такая уж ведьма и будет рада гостю… Понимаю, понимаю: это плохая идея. Может, у тебя есть получше?
— Естественно, иначе бы я здесь не остановился. Видишь эту дорогу?
Куинн вылез из машины и увидел узкую тропинку, вьющуюся между молодыми эвкалиптами.
— Неширокая дорога, — сказал он.
— А она и не должна быть широкой. Те, кто живет на другом конце, не хотят, чтобы об этом было известно всему свету. Они, скажем так, странные люди.
— А можно узнать, насколько странные?
— Не бойся, не обидят. А уж помочь бродяге — это для них первое удовольствие.
Ньюхаузер сдвинул на затылок ковбойскую шляпу, открыв ярко-белую, как бы нарисованную на загорелом лице полосу лба.
— Куинн, когда я думаю, что сейчас оставлю тебя здесь, то чувствую себя последним гадом, но у меня нет выбора. Я знаю, что с тобой все будет в порядке. Ты молодой и здоровый.
— А также голодный и бесприютный.
— Тебя накормят и напоят в Башне. Потом доберешься как-нибудь до Сан-Феличе.
— Башня, — повторил Куинн. — Вот, значит, куда ведет эта дорога?
— Да.
— Они фермеры?
— Что-то растят, — неопределенно ответил Ньюхаузер. — У них… м-м… натуральное хозяйство. Так мне рассказывали. Сам я их никогда не видел.
— Почему?
— Они не любят, когда к ним ходят.
— Тогда почему ты уверен, что меня встретят с распростертыми объятиями?
— Ты бедный грешник.
— Значит, у них религиозная секта?
Ньюхаузер качнул головой, но Куинн не разобрал, утвердительно или отрицательно.
— Я же сказал, что никогда у них не был. Но кое-что слышал… Какая-то богатая старуха, которая боялась умереть, построила пятиэтажную башню. Может, она считала, что так ей удобнее будет добираться до неба. А может, хотела получить преимущество на старте. Знаешь, Куинн, мне правда пора.
— Погоди, — стараясь говорить убедительно, сказал Куинн. — Давай поступим разумно. Я еду в Сан-Феличе, потому что там у меня живет друг. Он мне должен. Ты получишь полсотни, если довезешь меня до…
— Не могу.
— Но это больше, чем по доллару за милю!
— Извини.
Стоя на обочине, Куинн смотрел, как машина Ньюхаузера исчезает за поворотом. Когда замер звук мотора, наступила абсолютная тишина. Ее не нарушало ни щебетание птиц, ни шорох веток. Такой тишины Куинн не слыхал прежде никогда и в какой-то момент подумал даже, что, наверное, оглох от голода, бессонницы и жары.
Ему не слишком нравился звук собственного голоса, но в ту минуту он внимал себе с удовольствием. Он готов был слушать даже себя, чтобы хоть чем-нибудь заполнить тишину.
— Меня зовут Джо Куинн. Джозеф Редьярд Куинн, но про Редьярда я обычно помалкиваю. Вчера я находился в Рино. У меня была машина, работа, шмотки, девушка. Сегодня я стою посередине куличек, и у меня нет никого и ничего.
Ему случалось попадать в переделки, но тогда рядом были люди: друзья, которым можно было довериться, посторонние, которым он мог растолковать что к чему. Он всегда гордился тем, что умеет разговаривать с людьми. Теперь это не имело значения, слушать его было некому. Он мог бы заговорить себя до смерти, и ни один лист не шелохнулся бы на дереве, ни одна букашка не побежала бы резвее.
