В тихом омуте - [14]

«Что же теперь? — подумал Тьюри, — Что мне теперь делать?»

Хепберн предложил временное решение:

— Вы, наверное, хотите выпить, ребята?

Гарри отвернулся от камина и взял с круглого столика журнал. Это был октябрьский номер «Маклина» за прошлый год, лежавший здесь со времени их последней вылазки. Дата выпуска журнала словно ударила Гарри по глазам. «Прошлогодний, — подумал он.

— В апреле прошлого года я был счастлив. Мне принадлежал весь мир. Всего год назад…»

В каком-то внезапном порыве Гарри сложил журнал и со злостью швырнул его точно на середину темнеющей кучки углей. Бумага начала тлеть.

— За каким дьяволом ты это сделал? — спросил Хепберн.

— Не знаю.

— В нем была статья, которую я хотел почитать.

— Извини. — Бумага вспыхнула. Гарри смотрел на дело рук своих с горьким удовлетворением. С прошлым годом покончено.

— Уже поздно. Пойду-ка я спать. Устал.

— Я приготовил тебе выпивку.

— Не хочу.

— Тебе надо выпить, дружище.

— Нет, спасибо. Слишком длинный был день. Спокойной ночи.

— Не переживай, Гарри.

— А я и не собираюсь.

И Гарри поплелся наверх, всей тяжестью тела налегая на перила, будто его ноги не держали. Через минуту Тьюри услышал, как брякнулись на пол его ботинки, заскрипели пружины матраца, потом послышался долгий вздох.

Хепберн протянул Ральфу его рюмку.

— Да что это с ним такое? — спросил он.

— То, что он сейчас сказал: слишком длинный был день.

— Ерунда. Никогда в жизни не видел, чтобы Гарри устал.

— Теперь увидел.

— Должна же быть какая-то причина. Может, что-нибудь не так с Телмой?

— Может быть.

— Если ты меня спросишь, так я тебе скажу, что Телма — занятная бабенка.

— Мне незачем тебя об этом спрашивать, — сказал Тьюри, мрачно глядя на остывающие угли и пытаясь представить себе, что делает Телма в эту минуту. Строит планы? Рыдает? Придумывает то одно, то другое или же преспокойно спит, убежденная в том, что впервые в жизни поступила совершенно правильно?

— Я думаю, всякая женщина по-своему занятна.

— Не все. Нэнси не такая. — Тьюри верил в это и будет продолжать верить, пока они с женой в очередной раз не поцапаются.

— Ты необъективен. — Хепберн допил рюмку и поставил ее на каменную консоль камина. — Слава Богу, я не женат. На столь мажорной ноте я с тобой и распрощаюсь.

— Ступай. Свет я погашу.

— Может, оставить одну-другую лампочку на тот случай, если Рон…

— А, ну да, конечно.

— Спокойной ночи, Ральф.

— Спокойной ночи.

Хепберн помедлил, потер подбородок. Ему уже пора бриться, глаза покраснели, оттого что он мало спал и много пил, фланелевая рубашка стала грязной, на вороте не хватало одной пуговицы.

«Выглядит он как оболтус, — подумал Тьюри. — Может, таков он и есть. Может, все они оболтусы, и мне среди них не место. Я должен был остаться с семьей, а не тащиться сюда и строить из себя такого же, как они».

— Иди выспись, — резко произнес он, раздраженный собственными мыслями. — Бог ты мой, ну и ночка выдалась.

— Она еще не кончилась.

— Вот давай и завершим ее.

— О'кей, но не падай духом, старина. В этом никакого проку. Мы все влипли в это дело.

Глава 5

Наутро, в начале девятого Тьюри был разбужен громким стуком дверного молотка, украшенного львиной головой, и звоном старого колокольчика, какие подвязывают коровам, — он обычно служил вместо гонга, сзывающего гостей к столу. Подавая негромким ворчаньем сигналы бедствия, он нащупал ногами ботинки и надел их. На этом одеванье и закончилось, ибо Тьюри, как и все остальные, спал в одежде. Такова была одна из традиций на уик-эндах в охотничьем домике, которую много лет тому назад учредил Гарри Брим. («От этого я ощущаю себя спортсменом, — сказал тогда Гарри. — Отсутствие привычных удобств и все такое прочее».)

Чувствуя, себя далеко не спортсменом, Тьюри вышел в переднюю, где увидел Уинслоу: вытаращив глаза и дрожа; тот подпирал стену.

— Господи, — проскрипел Уинслоу. — Я умираю. Умираю.

— В ванной есть бром.

— Бог ты мой! Этот колокольчик! Заставь его умолкнуть. Мои уши…

— Возьми себя в руки.

— Да я умираю, — повторил Уинслоу и сполз по стене на пол точно кукла, у которой полопались пружины.

Тьюри брезгливо обошел его и спустился по лестнице в общую комнату. Встреча с Уинслоу вовсе не рассеяла вчерашнего ощущения, что он, Тьюри, лишний в этом доме, среди этих людей. Хоть они и были близкими друзьями, в напряженной обстановке Тьюри воспринимал их как совершенно посторонних людей, образ жизни (в случае с Уинслоу — образ умирания) которых был глубоко чужд ему. Когда он спускался по лестнице, в нос ему ударил тяжелый дух, показавшийся чуть ли не ядовитым: пахло застоявшимся спиртным и несбывшимися надеждами.

Отодвинув толстый деревянный засов, Тьюри открыл входную дверь и был почти уверен, что перед ним предстанет Рон.

Ранним утром ветер стих и похолодало. Земля была покрыта белым инеем, сверкавшим в лучах солнца, и на его фоне лицо Эстер Гэлловей выглядело смуглым, как будто она вдруг не по сезону загорела.

Видно было, что она одевалась в спешке и не так, как обычно одевалась в дорогу. Она была без головного убора, в летних туфлях без каблуков и куталась в черное пальто из шотландки, которое было знакомо Тьюри с давних пор. Эстер обычно так заботилась о том, чтобы выглядеть элегантно, что Тьюри был поражен ее заурядным, если не затрапезным нарядом.