В тени старой шелковицы - [27]
– Шейндл! У меня мама от рака умерла…
– Я знаю.
– Моя очередь, Шейндл.
– Не хочу, – строгая Шейна всхлипывала, размазывая слезы по щекам, хлюпая носом. – Не хочу-у-у…
– Маленькая моя… Я так тебя люблю, я всю жизнь тебя люблю… Мы с тобой столько прошли… А теперь я тебя бросаю… Прости меня, прости… Я не смог… Я хотел прожить дольше…
Шейна тихо скулила, уткнувшись носом в мужнино одеяло. Он гладил ее по голове – волосы уже отросли, были курчавые, жесткие, с сединой…
– Ты была такая красивая, Шейндл! Ты и сейчас такая красивая! А помнишь, как мы на мосту встретились? Я тогда чуть сознание не потерял! Я тебя украсть хотел, Шейндл!
– Дура-а-ак! – рот Шейны разъехался в реве. – Ну чего ты вспоминаешь? Хочешь, я тебе чаю принесу?
– Очень хочу.
Она поила его с чайной ложки, он уставал после третьего глотка. Откидывался на подушки. И его рвало, прямо на одеяло. Она меняла белье, целовала мужа в глаза, гладила его по плечам. Теплый, он пока теплый, запомнить бы… Запомнить бы…
Ложилась рядом, прижималась, прощаясь. Потом шла на кухню, что-то готовила детям на ужин – руки сами что-то крошили, засыпали, помешивали… – и возвращалась к Мэхлу. Он просил почитать ему – и она читала, вслух, пока слезы не начинали душить обоих. Они обнимались – и замирали. Запоминали.
Приходили с работы дети, заходили Оля с Соломоном и Боренькой – отец всех благословлял. Просил беречь друг друга – и здоровье, следите за своим здоровьем… И маму, маму не оставляйте… Пожалуйста. Маму не оставляйте…
После больницы он прожил дома семь дней. Ровинские встретили Новый 1944 год, стаканы поднимали за победу – и за отца. За отца. И за победу.
На следующий день, 2 января, Мэхл Ровинский умер на руках у Шейны. Ему было пятьдесят восемь лет. И поседеть-то толком не успел.
Бегство
– Скоро весна… Смотри, солнышко какое, греет… – Оля подставила лицо солнцу, постояла секунд пять. – Борька! Ты смотришь? Снеговик? Давай попробуем…
– Не наклоняйся, тебе нельзя… И не поднимай его, он тяжеленный… – Шейне с трудом давались слова – апатия давила ее, веки были тяжелыми, глаза мучительно, слезясь, глядели на дочь и внука. Больше всего Шейне хотелось лежать лицом к стене. Молча. Ничего не делать. Не шевелиться.
Если бы не Пава с Миррой, которые приходили с завода страшно голодные и уставшие после 16-часового рабочего дня… Если бы не беременная Оля, у которой вечно болеет сынок… Надо ей помогать, надо варить обед, надо отоваривать карточки, надо полы мыть, стирать… А Оля вообще не умеет печку топить, тем более таким сырым углем, который достал этот шлемазл Соломон.
Шейне казалось, что у нее закончились терпение и доброта. Даже не закончились – ушли вместе с Мэхлом в могилу. В груди теперь – пустота и холодная злость на беспамятных неумех, которые ее окружают. Позавчера было два месяца, как отец умер, так с утра никто не вспомнил, чаю хлебнули – спасибо, мам! – и на работу.
Соломон обещал памятником заняться – и что, где тот памятник? Саррочка в письме – две строчки о папе, а все остальное о Маришке, о Галочке – ей 2 февраля год исполнился… У нас – 30 дней, а они там празднуют… Шейна сжала зубы. А эти Хоцы – вообще ни словечка. Был человек – и нет его, забыли.
Вечером Шейна все же решила напомнить Соломону про памятник.
– Помню я, Евгения Соломоновна, я на кладбище ходил – сказали, что памятник лучше через год ставить…
– Через год. Понятно, – Шейна кивнула и отвернулась. Господи, какой идиот! Кто знает, где мы будем через год! Война закончится, все уедем, а могила… У Шейны по щекам потекли слезы. Сами.
– Ну мама! Ты Бореньку пугаешь! – Оля подвинула мужу тарелку, налила еще щей.
Шейна как-то неожиданно, внезапно устала. Плечи сгорбились, и ей показалось, что если сейчас не поднимется, то так и останется на стуле как приклеенная.
– Пойду. Домой хочу.
– Мама, ну что ты обижаешься!
– Не руководи матерью, не доросла еще. До свиданья, Соломон.
Пришел апрель, Шейна озабоченно ходила по рынку, готовясь к Пейсаху, зашла даже в городскую синагогу за мацой. В доме пахло приближающимся праздником, однако Соломон становился все мрачнее. Однажды, придя с работы, он достал бумагу, перо с чернильницей, зажег керосиновую лампу – и сел писать. Оля присела рядом.
– Что-то случилось?
– Пока нет. Может.
– Ты меня пугаешь.
– Помнишь Андреева? Он в Ворошиловграде главным инженером был?
– Георгий Яковлевич? Ну да, конечно…
– Он теперь директор Коломенского паровозостроительного. У них главбуха нет, только зам. Пишу ему, может, возьмет меня?
– Как это? В Коломну? А здесь? Я не понимаю…
– Мы не выполняем план по танкам, идут колоссальные потери деталей… Понимаешь, что это значит? Люди на пределе, резервы взять неоткуда, все уставшие, голодные, спят прямо в цехах, освещение плохое… Брак идет, и всё! Ничего не поделаешь. Комиссия не принимает. Задорожный меня вызвал и намекнул, что отчетность должна быть нормальной.
– Подделать?! – Оля ахнула. По законам военного времени – это трибунал: не игрушки-пищалки делают, танки!
– Подделать. Если не подделать – директор Задорожный идет под суд.
– А если подделать – под суд идешь ты…
– И он тоже. Он же подписывает… Но там еще нужно доказывать, копать… Может, у них до этого руки не дойдут…
В издании последовательно и исчерпывающе полно рассказывается история противостояния специальных служб Израиля самой страшной угрозе миру — терроризму. Автор — человек компетентный, с серьезным боевым опытом — не только описывает события, но и беспристрастно разбирает их, показывая как, невзирая на объективные трудности и подчас несогласованность действий военных и политических властей, от операции к операции рос профессионализм израильских спецподразделений, постепенно превращая их в одну из лучших спецслужб в мире.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Жан де Малесси в своей книге прослеживает эволюцию яда — как из индивидуального оружия он стал оружием массового уничтожения. Путешествие в страну ядов, адская кухня ибн Вашьи, Рим — город отравителей, Митридат — не царь, а яд и метаморфозы яда — вот небольшой перечень вопросов, освещенных автором.
С каждым новым романом превосходный стилист, мудрец и психолог Андрей Дмитриев («Закрытая книга», «Дорога обратно», «Поворот реки», «Бухта радости») сокращает дистанцию между своими придуманными героями и реальными современниками. В «Крестьянине и тинейджере» он их столкнул, можно сказать, вплотную – впечатление такое, что одного («тинейджера») только что повстречал на веселой Болотной площади, а другого («крестьянина») – в хмурой толпе у курской электрички. «Два одиноких человека из параллельных социальных миров должны зажечься чужим опытом и засиять светом правды.
В «Мраморном лебеде» причудливо переплетаются три линии. Первая – послевоенное детство, мучительные отношения в семье, молодость, связанная с карикатурно-мрачным Тартуским филфаком, где правит Ю. М. Лотман, рассказ о дружбе с Довлатовым и другими… Вторая линия – сюрреалистические новеллы, родившиеся из реальных событий. И третья – особый взгляд на те великие произведения литературы, которые более всего повлияли на автора. Всё вместе – портрет эпохи и одновременно – портрет писателя, чья жизнь неизбежно строится по законам его творчества.