В тени шелковицы - [107]

Он замедлил ход и уже было решился на визит, к которому готовился три недели. Но в последнюю минуту передумал: лучше погодить, а то вдруг она рассердится. Лучше сначала написать ей письмо.

Свое намерение он выполнил в тот же вечер. Еще раз поблагодарил Ирму за то, что она пришла на кладбище, написал несколько слов о нейтральных вещах, потом помянул прошлое и предложил встретиться. В будущую субботу, в три часа дня, на дорожке у железнодорожной линии.

Дни после похорон тянулись для Ирмы нескончаемо. Хотя она по-прежнему с утра и до вечера возилась дома по хозяйству или в саду, время уже не бежало, как раньше, и даже работа не помогала восстановить утраченное равновесие.

Она все время обращалась мыслями к тем минутам на кладбище. Тысячу раз она говорила себе: не думай об этом, успокойся, но не могла отогнать воспоминания. Они упорно возвращались, а по ночам преследовали ее беспокойными снами, полными неясных тревог. Она по нескольку раз на ночь просыпалась от кошмаров.

Иногда ей снился отец. Он всегда стоял где-то в глубине, молчаливый, серьезный, хмуро смотрел на нее, не говоря ни слова. Когда она пыталась что-то ему объяснить он быстро отступал, пока не исчезал совсем, и она напрасно звала его, он не возвращался.

Да, время тянулось еле-еле, а она все ждала, когда же Йозеф даст о себе знать. Она ждала его первого шага, уже тогда, на кладбище, внутренний голос подсказал ей: слова, которые он говорит, — не просто дань вежливости, он думает именно то, что говорит.

Прошла неделя, другая, но Йозеф молчал. Она начала сомневаться в верности своих предчувствий и упрекала себя за то, что так поддалась иллюзиям.

С тоской думала она, что все останется как прежде и она будет угасать и вянуть в разлуке и одиночестве, только теперь уже не в равновесии и примиренности с этой жизнью, а, наоборот, выведенная из апатии, взбудораженная нежданной надеждой, задыхающаяся в горькой печали.

Прошла еще неделя, и в понедельник утром она увидела на дорожке празднично одетых детей. Они спешили на поезд, который отвозил их в школу.

Уже сентябрь, не успеешь оглянуться, и осень на дворе, начнутся дожди, туманы, подумала она в эту минуту. Она смотрела вслед детям, пока они не дошли до линии, и ей вспомнились ее школьные годы. Тогда на станцию отправлялась целая стайка детворы, не то что сейчас — она насчитала их всего пять. Дети из Ветерного по традиции ходили в школу в Стриеборной. На поезде они ехали всего несколько минут, выходили на второй остановке. В Ветерном не было даже начальной школы, первоклассники тоже вот так топали на станцию в семь часов утра.

Дети возвращались двенадцатичасовым поездом. Она ждала их, стоя перед домом, с улыбкой отвечала на их приветствия. Это напоминало ей о чем-то хорошем, и она была даже рада, что начался учебный год.

Во вторник она опять проводила детей в школу, и опять ее настроение было лучше в течение всего дня. Даже такое маленькое, скромное развлечение помогало ей обрести равновесие, забыть свои несбывшиеся и, видимо, несбыточные, пустые надежды.

В среду Ирма встала пораньше, поскорее разделалась с утренней работой и вместе со школьниками пошла на поезд, чтобы съездить в город за покупками.

Палушка была очень занята, Ирма поздоровалась, купила обратный билет и, не желая ее отвлекать, вышла наружу.

На станции собралось необычно много пассажиров. Может, их и не было особенно много, но ребятишки из окрестных сел с портфелями за плечами или в руках создавали впечатление необычайной многолюдности.

Ирма стала под старым каштаном, смотрела на резвящихся ребят и ждала поезда.

Рядом с деревом на скамейке сидели две пожилые женщины.

Ирма не была с ними знакома, знала только, что они из поселка колонистов.

Женщины тоже, по-видимому, не узнали Ирму. Сначала она хотела с ними поздороваться, но, увидев, что они смотрят мимо нее, предпочла промолчать и повернулась в другую сторону.

Сначала она не прислушивалась к разговору, который женщины вели между собой. Только когда слух ее внезапно воспринял имя «Паулина», она насторожилась и выслушала до конца все, что они говорили.

— Очень уж она его холила да лелеяла, я ей не раз говорила: Паулина, ты своего парня худо готовишь к жизни, а она мне: ну что вы, — сказала одна.

— Что ты хочешь, единственный ведь сыночек. Их всех так воспитывают, — философски заметила другая.

— Одно дите — это плохо, сплошной страх. А чем больше за него родитель боится, тем больше ему позволяет. И вот тебе результат. Паулина ничего слушать не хотела.

— А говорят, она ездила смотреть ему невесту, ты не слыхала? — спросила одна из женщин.

— Истинная правда, и она должна была приехать к ним в ту субботу, когда Паулину похоронили. Она сама хвалилась. Превозносила ее до небес, уж и красивая-то она, и проворная, богатая, ладная. Только кто тому теперь поверит, жалко, что не приехала, мы бы поглядели, какова она, небось какая-нибудь иссохшая старая дева…

— А откуда она?

— Из Горняков, где Маргита живет, она небось все и сладила. Точно она, она всегда умела обделывать такие делишки, вот и себе нашла тихоню, который сидит, держится за ее юбку и копит деньги.