В тени сгоревшего кипариса - [2]

Разговоры со строгими, внимательными особистами, затем Москва, орден Красного Знамени, третий кубарь в петлицах и рота Т-28 в пятой тяжелой танковой бригаде. Огромный Харьков, степи, где по балкам и оврагам прячутся от зимних ветров и летнего солнца украинские села. Певучий говор с непривычным мягким «г», неистребимые «семки», шелуха от которых не хуже палой листвы может покрывать дощатые тротуары, черные, сочные вишни. Новая техника и постоянные стычки с командованием в попытках выбить топливо и боеприпасы для проведения стрельб, тренировок и тактических занятий. Последняя беседа в кабинете командира бригады.

– Садись, герой, – комбриг махнул рукой на ряд стульев у стены. – Разговор у нас с тобой не на пять минут, нечего тебе во фрунт тянуться.

Командира в бригаде уважали, человек он был правильный, бригаду любил, как собственного ребенка. Подождал, пока Фунтиков усядется, присел прямо на свой массивный, крытый зеленым сукном стол, сдвинув в сторону один из двух телефонов. Включил настольную лампу и взял со стола знакомый лист бумаги.

– Твой рапорт, твой. Пятый за месяц, не ошибся я? Читаю: согласно учебному плану… на подготовку механиков-водителей… практическая стрельба… моторесурс… Грамотно излагаешь, образованный. У тебя родители кто?

– Отец – телеграфист, мать – учительница, товарищ комбриг.

– Заметно. Что насторожился, думаешь, ругать буду? Все правильно написал.

Михаил почувствовал себя так, будто перед ним вдруг распахнули дверь, которую он собирался выбивать с разбега.

– Всё верно пишешь, товарищ старший лейтенант, не всё видишь. Учебный план это, конечно, хорошо, но снаряды для КТ-28 я только в этом месяце в округе выбил, и дали столько, чтобы НЗ на случай войны пополнить. А еще бригада каждый год по два парада откатывает. «Тридцать пятые» всем батальоном на Красную площадь ездят, «двадцать восьмые» в Харькове ходят, а это, старлей, уже вопрос политический – демонстрация мощи РККА друзьям и возможным противникам. На подготовку весь моторесурс уходит. И бензин тоже.

– Но… – растерялся Михаил. – А если война? Стрелки и наводчики по разу стреляли, механики только по площадям и проспектам водить умеют.

– Жизнь заставит – научатся, – вздохнул Батя. – Которые выживут. Пока важнее войны не допустить, отсюда – парады. А ты, значит, не навоевался еще? И холост.

– Да, товарищ комбриг, не женат.

Командир взял со стола вторую бумагу, протянул Фунтикову:

– Читай.

Подождал, пока подчиненный ознакомится с документом, забрал приказ, положил назад в папку.

– Пойдешь?

– Да, товарищ комбриг!

– Пиши еще один рапорт, старлей, думается мне, там тебе самое место.

Невысокий, наголо обритый парень, на широких плечах которого готова под напором мускулатуры рассесться по швам крепкая шинель, расхохотался:

– Потолкуешь еще, какие твои годы!

Пожилой грек в рабочей одежде, с сединой на темных курчавых волосах подошел к группе добровольцев и выдал длинную фразу, активно помогая себе руками. Бритый командир вдруг зачастил в ответ, почти не уступая докеру в скорострельности. Потом повернулся к старшему:

– Товарищ майор, просят отойти в сторону, они сюда сейчас снаряжение выгружать будут.

Не желая мешать, командиры отошли почти к самому трапу судна.

– Ты, Котовский, за границей только в Финляндии был, и то дальше линии Маннергейма не проехал, откуда греческий знаешь?

– Из детства, товарищ майор. Беспризорничал в Крыму, тамошние рыбаки не дали с голоду помереть. А они через одного греки, если не больше, так и выучил. Само получилось.

Старший лейтенант Алексей Григорьевич Котовский сыном героя Гражданской не был и родственником не являлся. А однофамильцем назначил себя сам.

В шайке малолетних беспризорников, которая выживала, перебираясь из одного крымского поселка в другой, верховодил Яшка-гагауз. Был он лет на пять старше остальных мальков, водился со взрослыми ворами и контрабандистами, но пацанов в грязное вмешивать не давал, заменял салажатам и папу, и маму. Если бы не его постоянная опека, большинству детей не дожить до совершеннолетия – Крым двадцатых был местом безжалостным. Вечерами, когда мальки по-братски делились у костра дневной добычей, Яшка рассказывал замечательные истории. Чаще всего – о знаменитом атамане Ада, Григории Ивановиче Котовском, который еще при царях отнимал у буржуев богатства и раздавал бессарабским беднякам. Замурзанные детишки кутались в драные клифты, с горящими глазенками слушали, как знаменитый герой водил за нос царских жандармов, голыми руками ломал замки и тюремные стены, освобождал товарищей под носом у полиции. А после революции – кто не слышал о героическом комбриге Котовском?

Яшку прирезали на одном из воровских дел, ватага распалась. В августе двадцать пятого судьба привела Лешку в Одессу. У большого дома с колоннами висели приспущенные флаги с черными лентами, в двери медленно, по одному, проходили люди, на пыльной улице собралась длинная очередь.

– Дяденька! – потряс какого-то мужика за рукав Леха. – А чего это все туда пруцца?

– Враги Котовского убили, таки люди попрощаться хочут, – ответил тот, и Ленька тихонько прошел, встал в конец очереди.