В тени Сфинкса - [123]

[37]. Коль скоро слово заимствовано из латыни, в латыни же следует искать варианты. Flos, floris. Интерфлорентка. Пожалуйста — это девушка, у которой ребенок от интерферента, отнявшего у нее венок.

— Венок-то откуда взялся?

— Flos, floris — цветок. Лишение девичества — дефлорация. Наверное, будут говорит «ревиденец» — ревизионно зачатый младенец. Уверяю вас, мы уже собрали интереснейший материал. Взять хотя бы проституанту — от конституанты — ведь тут открывается целый мир будущей нравственности!

— Вы, я вижу, энтузиаст этой новой науки. А может, попробуем еще одно слово? Мусор.

— Почему бы и нет? Это неважно, что вы такой скептик. Пожалуйста. Итак… мусор. Гмм. Намусорить. Астрономически много мусора — космусор. Мусороздание. Мусороздание! Весьма любопытно. Вы превосходно выбираете слова, господин Тихий! Подумать только, мусороздание!

— А что тут такого? Это же ничего не значит.

— Во-первых, теперь говорят: не фармачит. «Не значит» — анахронизм. Вы, я заметил, избегаете новых слов. Нехорошо! Мы еще об этом поговорим. А во-вторых: мусороздание теперь еще ничего не значит, но можно догадываться о его будущем смысле! Речь, знаете ли, идет ни больше, ни меньше, как о новой психозоической теории. Да-да! О том, что звезды — искусственного происхождения!

— А это откуда следует?

— Из слова мусороздание. Оно означает, точнее, заставляет предположить, такую картину: за миллиарды лет мироздание заполнилось мусором — отходами жизнедеятельности цивилизаций. Девать его было некуда, между тем он мешал астрономическим наблюдениям и космическим путешествиям; так что пришлось развести костры, большие и очень жаркие, чтобы весь этот мусор сжигать, понимаете? Они, конечно, обладают изрядной массой, и поэтому сами притягивают космусор; постепенно пустота очищается, и вот мы имеем звезды — те самые космические костры, и темные туманности — еще не убранный хлам.

— Вы что же, серьезно? Серьезно допускаете такую возможность? Вселенная как всесожжение мусора? Профессор!

— Не в том дело, Тихий, верю я или нет. Просто, благодаря лингвистической футурологии, мы создали новый вариант космогонии как чистой возможности для будущих поколений! Неизвестно, примет ли его кто-нибудь всерьез; несомненно, однако, что такую гипотезу можно словесно выразить! Заметьте, пожалуйста: если бы в двадцатые годы существовала языковая экстраполяция, можно было бы предсказать бумбы — вы их, я думаю, помните! — образовав это слово от бомб. В само́м языке, господин Тихий, таятся возможности колоссальные, но все же небезграничные. Например, «утопиться»: осознав, что это может идти от «утопии», вы лучше поймете, почему среди футурологов так много пессимистов!

Разговор вскоре перешел на вопросы, которые занимали меня гораздо больше. Я признался ему в своих опасениях и в своем отвращении к новой цивилизации. Он возмутился, но слушал внимательно и — добрая душа! — принялся мне сочувствовать. Я даже видел, как он потянулся в карман жилета за сострадалолом, но остановился на полпути, вспомнив о моей неприязни к психимикатам. Однако когда я кончил, лицо его приняло строгое выражение.

— Плохи ваши дела, Тихий. Ваши жалобы вообще не затрагивают сути проблемы. Она вам попросту неизвестна. Вы даже не догадываетесь о ней. По сравнению с ней «Прокрустикс» и вся остальная псивилизация — мелочь!

Я не верил своим ушам.

— Но… но… — заикался я, — что вы такое говорите, профессор? Что может быть еще хуже?

Он наклонился ко мне через столик.

— Тихий, ради вас я нарушу профессиональную тайну. Обо всем, на что вы тут жаловались, знает каждый ребенок, это же ясно. Развитие и не могло пойти по-другому с тех пор, как на смену наркотикам и прагаллюциногенам пришли так называемые психолокализаторы с высокой избирательностью воздействия. Но настоящий переворот произошел лишь четверть века назад, когда удалось синтезировать масконы, или пуантогены — то есть точечные галлюциногены. Наркотики не изолируют человека от мира, а лишь изменяют его восприятие. Галлюциногены заслоняют собою весь мир. В этом вы убедились сами. Масконы же мир подделывают!

— Масконы… масконы… — повторил я за ним. — Знакомое слово. А! Концентрация массы под лунной корой, глубинные скопления минералов? Но что у них общего…?

— Ничего. Теперь это слово значит — то есть фармачит — нечто совершенно иное. Оно образовано от «маски». Вводя в мозг масконы определенного рода, любой реальный объект можно заслонить иллюзорным, и притом так искусно, что захимаскированное лицо не узнает, какие из окружающих предметов реальны, а какие — всего лишь фантом. Если бы вы хоть на миг увидели мир, в котором живете на самом деле — а не этот, припудренный и нарумяненный масконами — вы бы слетели со стула!

— Погодите. Какой еще мир? И где он? Где его можно увидеть?

— Где угодно — хоть здесь! — выдохнул он мне в самое ухо, озираясь по сторонам. Он придвинулся ближе и, протягивая мне под столом стеклянный флакончик с притертой пробкой, доверительно прошептал:

— Это очухан, из группы отрезвинов, сильнейшее противопсихимическое средство, нитропакостная производная омерзина. Даже иметь его при себе, не говоря уж о прочем, — тягчайшее преступление! Откройте флакон под столом и вдохните носом, один только раз, не больше, как аммиак. Ну, как нюхательные соли. Но потом… ради всего святого! Помните: нельзя терять голову!