В тени монастыря - [13]

Для Ярина время бежало быстро: его время буквально съедали книги. Парень, как выяснилось, любил читать – не единожды он, сев еще засветло в кресло и открыв какую-нибудь новую книгу, вдруг, оторвавшись от чтения, обнаруживал, что за окнами уже давным-давно царит ночь, а в доме – тишина. Чтение было особенно интересно и увлекательно еще и потому, что все для него было в новинку: и легенды о былых временах, и карты, и, в особенности, магические трактаты. Преуспел Ярин и в практике. Вместе со своей наставницей он разобрал и заново собрал чуть ли не все имеющиеся в ее доме колдовские штучки, а некоторые из них даже вернул к жизни. Для этого ему даже не потребовались заклинания – только отвертка, проволочная щетка для чистки ржавчины и масленка. Так Ярин починил на ладан дышащую сокодавилку, найденную в чулане – Орейлия отдала ее парню без опасений или сожаления, ведь соки из яблок и моркови ей давно надоели, а больше у нее в огороде ничего не росло. Однако, все обошлось: парень отнесся к заданию со всей возможной серьезностью и собранностью, как к первому испытанию, первому приключению на дороге к настоящему волшебству. Да и потом, ему, в отличие от Орейлия, густые и вкусные домашние соки очень нравились. После сокодавилки настала очередь машинки без названия, предназначенной для взбивания яиц и замешивания теста – и с ее помощью они выпекли несколько пышных, воздушных, таящих во рту тортов. Затем подошла очередь и самоходного плуга, одного из самых сложных приспособлений в хозяйстве Орейлии, которое требовалось подготовить к приближающейся весенней пашне.

К этому моменту Ярин уже не спотыкался на заклинаниях и не выговаривал варги по слогам – нет, нескольких месяцев хватило ему для того, чтобы достичь в магии огня и пара мастерства весьма и весьма высокого. Немногие, по утверждению Орейлии, могли бы потягаться с ним – тем более в его возрасте! Ярин не просто понимал, как та или иная машина устроена внутри – он мог в детальнейшей иллюзии воспроизвести каждый узел, каждую деталь механизма, и даже все устройство целиком. Учеба давалась ему легко: он будто бы не столько узнавал о тех или иных магических трюках, сколько вспоминал о них. Владел ли он раньше колдовством так хорошо? Может быть. А может, и нет. Этого он так и не вспомнил.

Некоторые колдовские искусства открывались ему с боем. Алхимия, например. Именно эта наука объясняла те силы, что приводили в движение каждую машину. Их сердцем был каменный огонь – темно-бордовый, почти черный камень, тяжелый и всегда чуточку теплый на ощупь, он добывался в местах, где земля некогда раскололась, и жар из нее вышел на поверхность. Сила, заключенная в каменном огне, освобождалась в соединениях с металлами: она нагревала медь, охлаждала свинец и заставляла олово светится голубовато-белым светом. На железо каменный огонь не оказывал никакого эффекта – слишком уж простой металл, замечали алхимики, – а взаимодействие с золотом и серебром было описано в трактатах столь туманно, что Ярин был почти убежден: авторы и сами ничего об этом не знали. Впрочем, столь ценные металлы Орейлия в своих машинах не использовала. Не было у нее нужды и в свинце, поскольку для хранения припасов прекрасно подходил погреб, в течение всего года холодный, как склеп, благодаря земле, насквозь промерзающей за зиму. Вот медь – другое дело. Раскаленная каменным огнем, она превращала воду в пар, который приводил в движение турбины, поршни и бесчисленные зубчатые колеса. Оставалось только понять, как расположить и соединить друг с другом все эти детали, чтобы получить нужный результат.

Когда Ярин впервые разобрался со всеми этими секретами, он почувствовал себя несколько одураченным:

– И это – магия? – спрашивал он у Орейлии.

– А что тебе еще надо? – недоуменно отвечала она. – Вон горшочек, скажешь ему – кашу свари, он и сварит. Только рычаг не забудь опустить, да ключ в часах повернуть. Вон плуг, который сам землю пашет. Вон прачечная бочка, сунул в нее грязную рубаху – вытащил чистую. Все, как в сказках!

Так прошла зима, и вскоре набравшее силу солнце растопило белые шапки на деревьях и украсило крышу прозрачными переливающимися сосульками. Растаяли сугробы, и вновь встал вопрос о том, как именно Ярин попал к Орейлии: сейчас, наконец-то, у него появилась возможность дойти до Сталки, и выяснить хоть что-нибудь. Может быть, даже найти свою семью. Но Ярин медлил, все время откладывая эту затею. Во-первых, по сырой от растаявшего снега земле идти лишь немногим проще, чем по сугробам, а во-вторых… Поиски истины скоро прекратили интересовать его. Он не знал, с чего начать, и был совершенно не уверен, что хочет начинать. Ради семьи? Он никого не помнил, и потому не испытывал никакой тяги к этим лишь условно существующим людям без лиц, имен и голосов. К тому же за это время Орейлия стала ему если не матерью, то тетей – из тех, которых дети порой любят больше, чем матерей – и другой семьи он не искал.

Весна началась и закончилась, дни сменялись ночами, и в одну из таких ночей, светлую от полной луны, Ярин безмятежным сном спал в успевшей стать ему родной кровати. Снилась, как и всегда, какая-то чепуха: он гонялся по темному, дремучему лесу за разбегающимися от него врассыпную рыжими всполохами, разбрасывающими зеленые искры. Из кустов доносился легкий, звонкий девичий смех. Он почувствовал чье-то дыхание за своей спиной, белая веснушчатая рука легла на его плечо… и решительно встряхнула. Потом еще и еще раз.