В тени истории - [34]

Клузере отличился во время Крымской войны, позже из–за дуэли был изгнан из армии, переселился в Америку и там в гражданской войне в армии Северных Штатов был произведен в генерал–майоры. В 1870 году во время войны против немцев его патриотизм привёл его обратно во Францию.

Россель, молодой человек, капитан в императорской армии, при капитуляции у Метца в октябре 1870 года авантюрным образом избежал немецкого пленения. В зимней войне он отличился в армиях Гамбетты и был произведен в полковники. 19 марта он написал письмо военному министру правительства Тьера: «Мой генерал, поскольку я сегодня из опубликованного в Версале сообщения сделал вывод, что в этой стране за власть борются две партии, то я не стал медлить с тем, чтобы присоединиться к той стороне, в рядах которой нет капитулировавших генералов».

Клузере и Россель были квалифицированными военными специалистами, но в Коммуне они были чуждым элементом, и всё время своего командования они вели нервирующую малую войну с Национальной Гвардией. Они горько жаловались на неразбериху и на «сварливые и ревнивые» комитеты, эти «дикие растения революции». Разумеется, при этом со своей точки зрения они были полностью правы, когда хотели навести порядок и из стада баранов сделать армию. Это был Сизифов труд; и можно лишь поражаться, что тем не менее они добились некоторого успеха.

Потому что он у них был. Успешная оборона Парижа на протяжении пяти–шести недель — это в основном их заслуга. Из отобранных частей они создали фронт и в кровопролитной войне на истощение остановили перед воротами города наступление версальцев, которое было развернуто в полную силу после 4 апреля.

Когда Россель 10 мая оставил свой пост — Клузере был смещён десятью днями ранее — версальцы едва ли продвинулись на шаг дальше. Конечно, лучшие части Национальной Гвардии при этом медленно теряли людей, а замены им не было. Действительный боевой состав Национальной Гвардии — номинально имевшей более трёхсот тысяч человек — 18 марта составлял около ста тысяч человек. К середине мая он сократился до примерно тридцати тысяч человек. Армия Версаля также сильно пострадала. Однако её потери могли быть возмещены; и как раз в эти дни она получила усиление, решившее исход войны.

Это усиление пришло из немецких лагерей военнопленных, где всё ещё сидела вся императорская армия, сведённая в батальоны и иногда даже в дивизии, отдохнувшая и полностью годная к применению — армия Седана и Метца, более трёхсот тысяч человек.

Сначала Бисмарк не был склонен принимать какую–либо сторону во французской гражданской войне. Развитие его мыслей можно точно проследить в речах канцлера в рейхстаге в апреле и в мае. Как и всегда, Бисмарк хладнокровно и реалистично думал о государственном благоразумии. То, что его «маленький друг Тьер» был ему симпатичнее, чем дикие люди Коммуны, для него не играло никакой роли. Он даже нашёл дружелюбные слова для Коммуны — в конце концов, у неё есть здоровое ядро, сказал он, а именно «немецкое городское устройство», то есть требование муниципального самоуправления.

Однако Бисмарк боялся, что борющиеся во Франции стороны снова объединятся против немцев и смогут возобновить войну, когда он Франции — совершенно всё равно, какой Франции — отдаст её армию. Ведь ещё не был заключён окончательный мир, и французские переговорщики всё ещё боролись за каждый клочок земли при окончательном определении границ и за каждый месяц отсрочки платежей по репарациям.

Немецким войскам, которые, как и прежде, всё еще оккупировали северные и восточные форты Парижа, было приказано держать строгий нейтралитет. Они пропускали также в Париж продукты питания, так что Коммуна не могла быть задушена голодом. Пленных Бисмарк освобождал сначала лишь по капле. Он даже упрекнул премьер–министра Тьера в том, что и так уже позволил тому собрать под Парижем гораздо больше войск, чем собственно позволял предварительный мир. Иногда, сказал Бисмарк, он взвешивал, не следует ли ему взять Париж в качестве залога — «либо силой, либо по соглашению с Коммуной».

Тьеру был известен этот ход мыслей — естественно, он читал речи Бисмарка в рейхстаге — и он принял своё решение. Тьер был хладнокровным, жёстким и, как это проявилось после его победы, жестоким человеком, и у него была отвратительная черта лицемерия. Но снова и снова следует поражаться настойчивости, с которой Тьер сделал необходимое в тот момент. Необходимым было теперь получить на свободу военнопленных, и для этого Тьеру пришлось во второй раз капитулировать перед Бисмарком. Он послал министра иностранных дел Фавра во Франкфурт с поручением принять все требования Бисмарка. 10 мая мир был подписан.

Тем самым обе стороны получили то, что они хотели. Уже во время переговоров во Франкфурте Бисмарк начал репатриацию военнопленных в больших масштабах, и 12 мая, через два дня после подписания мирного договора, он объявил перед рейхстагом: «В соответствии с военным положением дел нам следует надеяться, что борьба перед Парижем и в нём близится к своему завершению; и как только войска правительства одержат победу — для чего мы теперь, после подписания окончательного мира, услужливо обеспечили средство путём усиленного освобождения пленных — в течение тридцати дней будет произведён первый платёж в сумме пятисот миллионов франков».