В тени баньяна - [10]

– Что? – Тата, вопреки папиному запрету, все-таки вышла во двор. – Послушайте, молодой человек, кто дал вам право вот так врываться…

Тата не договорила – солдат навел на нее пистолет. Тетя замерла, открыв рот.

– Товарищ, прошу вас. – Папа коснулся руки солдата. – Здесь только женщины и дети.

Парень перевел взгляд с папы на маму, затем на Тату и наконец на меня. И я улыбнулась ему. Я стояла и, сама не зная зачем, улыбалась солдату. Он опустил пистолет.

Воздух всколыхнулся от очередного взрыва, и мое сердце вздрогнуло. Несколько мгновений все молчали.

– Товарищ, куда мы должны ехать? – нарушил тишину папин голос.

– Куда угодно. Главное – уезжайте.

– Надолго?

– Два-три дня. Возьмите только самое необходимое.

– Нам нужно время, чтобы собраться…

– Нет. Вы должны уехать прямо сейчас. Американцы будут бомбить город.

Что-то в его словах насторожило папу.

– Вы, должно быть, ошибаетесь. Они ведь ушли. Они не…

– Останетесь – вас убьют! Всех! Ясно?

И не говоря больше ни слова, солдат зашагал к воротам. Он поднял пистолет высоко над головой, как будто собирался выстрелить в небо, и воскликнул:

– Да здравствует Революция!

Нужно спешить. Если вернется солдат Революции, нас всех убьют. Мы не знали, сколько у нас времени. Час? День? А может, он вообще обманул нас и никто не придет? Однако папа сказал, что не стоит испытывать судьбу. Мы должны уехать немедленно.

– Я не позволю, чтобы меня, словно крысу, гнали из собственного дома, – возмутилась Тата.

Папа был непреклонен. Мама разрыдалась. Радана, сидевшая на кровати в обнимку со своей любимой подушкой-валиком, при виде маминых слез тоже заревела, и мама бросилась ее успокаивать.

– Я не знаю, что брать, – жалобно простонала мама, глядя на огромный шкаф с одеждой.

– Только деньги и золото, – отрезал папа. – Остальное можно купить на улице.

Он отпер мамин туалетный столик и принялся доставать из коробочек ее многочисленные украшения. Потом забрал у Раданы подушку, отчего сестра снова подняла плач, и разрезал ее по шву карманным ножом. Запихнув драгоценности в ватное нутро подушки, папа выскочил из комнаты. Он пронесся по дому, хватая на ходу книги, картины, спичечные коробки – все, что попадалось под руку. Выбежав на улицу, папа швырнул все это в багажник нашего синего «БМВ».

Я схватила папу за рукав.

– Где Кормилица?

Папа остановился и посмотрел на меня.

– Я не знаю, – вздохнул он.

– Разве мы не дождемся ее?

– Мы не можем ждать, милая. Прости.

– Что такое революция?

– Что-то вроде войны.

– Но ведь ты сказал, что война окончена.

– Я думал, что окончена, я надеялся…

Мне показалось, папа хотел что-то добавить, но потом передумал. У него был совершенно потерянный вид.

Он бросился обратно в дом.

Я сидела сзади, зажатая между Бабушкой-королевой и Татой. Мама, взяв Радану на руки, села впереди. Она качала сестру, прижавшись губами к ее голове. Наплакавшись, Радана быстро уснула в маминых объятиях. Папа проскользнул на водительское место и завел машину. Его руки тряслись, когда он взялся за руль.

К воротам, согнувшись, словно он тащил на спине мешок риса, подошел Старичок. Он отказался ехать с нами. Он должен заботиться о саде. Лучше в одиночку встретиться с солдатом, чем оставить цветы погибать на жаре. Никто так и не смог его переубедить.

Когда любимый цветок вдруг исчезает, мир вокруг исчезает вместе с ним.

Старичок держал ворота, пока папа осторожно выруливал на дорогу. Вытянув шею, я заглянула в зеркало заднего вида. В нем мелькнул балкон нашего дома, опустевший и безжизненный. Неужели он всегда был таким? И вдруг я поняла, что тенью прокралось в дом в то утро, когда папа рано вернулся с прогулки. Ощущение, что нас нет. Что мы «ушли». Мы еще не уехали, а я уже видела и чувствовала, каким станет без нас дом.

Я смотрела в зеркало и видела, как исчезает вдали наша прежняя жизнь.

Кухня, где царила Ом Бао со своими лопатками и специями. Домик для прислуги, на ступенях которого сплетничали служанки, отдыхая от работы. Дом, где каждое утро я приветствовала новый день, где истории расправляли крылья, подобно бабочкам и птицам. Столовая, где мы принимали гостей и вели столько разговоров. Баньян, своей тенью обозначивший границы священной земли. Сад, где роились пчелы и все утопало в цветах.

И, наконец, весь наш двор.

А Старичок все стоял на своем привычном месте – под бугенвиллеей у ворот. И махал нам. Я повернулась и помахала в ответ.

Старичок запер ворота.

Глава 4

Улицы были переполнены. Люди, машины, мотоциклы, мопеды, велосипеды, велорикши, повозки, тележки, тачки, а также то, чего обычно не встретишь в городе: утки, куры, свиньи, быки, коровы, циновки, матрасы. Облепленный грязью буйвол. Слон, несущий на спине погонщика и всю его семью. Невероятно! И все это – часть огромного пульсирующего потока, текущего во все стороны.

Рядом с нами крестьянин волочил на веревке свинью. Обезумев от страха, животное визжало, будто его резали. Чуть поодаль желтый «Фольксваген Жук» едва увернулся от копыт лошади – та встала на дыбы, испугавшись неожиданного гудка. Крепко держа руль, папа вел машину сквозь толчею. Мы продвигались на несколько дюймов за раз. Когда мы только отъехали от дома, папа рассказал, куда мы держим путь: доберемся до эстакады Кбальтноль и встретимся там с дядей и его семьей. Папа с братом договорились заранее: если что-то случится, ждать друг друга у эстакады. Оттуда мы поедем в наш загородный дом в Киенсвае. На словах все казалось легко, а на деле даже небольшой перекресток превращался в непреодолимое препятствие. Да что там перекресток! Иной раз даже по прямой приходилось ехать с невероятными усилиями.