В таежной стороне - [65]

Рудаков подошел к старику и поздоровался. Гаврила снял рукавицы-мохнашки из собачьей шкуры и, пощипывая реденькую бороденку, заулыбался.

— Пришел на взрыв посмотреть? — спросил Рудаков.

Гаврила отрицательно покачал головой.

— Нет, моя пришла маленько парнишка проведать, — схитрил старик. И с испугом добавил: — Гора не надо стрелять, шайтан сердиться будет.

— А где твой шайтан?

— Шайтан разный гора живет, главный шайтан живет главный Медвежий гора.

— А почему Медвежья главная? — вмешался подошедший Пихтачев.

— Медвежий гора самый главный, туда шайтан все золото других гор таскал, много-много прятал, сторожит.

Рудаков подумал и сказал Пихтачеву:

— Не зря мы взялись за Медвежью, даже в народе о ней легенды ходят. А шайтана твоего, Гаврила, мы из сторожей выгоним по сокращению штатов.

Иптешев посмотрел на Рудакова со страхом и забормотал что-то непонятное.

— Я нарочно папашку тащил, пускай сам смотрит на шайтана, — шепнул Федот.

— Правильно сделал. Но уже двенадцать. Почему Степанов не рвет? — взглянув на часы, сказал Рудаков и посмотрел на командный пункт взрыва.

Шли последние секунды ожидания. Старик Иптешев приник к груди сына и, зажмурившись, ждал конца света…

Наташа беспокойно оглядела склон горы. Сверху хорошо были видны маленькие фигурки людей. Они поспешно уходили от шурфов, взрывники махали красными флажками. Цепочкой стояли заградительные пикеты. Среди пикетчиков Наташа заметила черную шинель Рудакова: «Сергей Иванович там — значит, за людей можно не волноваться». Она поглядела на часы и взволнованно крикнула:

— Виталий Петрович! Уже две минуты первого. Что же вы молчите? Слышите свисток? Сигналят!..

Степанов вскинул голову, оценивающе оглядел место взрыва, прислушался к протяжному свистку и скомандовал:

— Пали!

Волнение девушки достигло предела. Она закусила губу и, чуть помедлив, включила запальную машинку.

Раздался оглушительный, протяжный грохот. Огромная гора вздрогнула, часть ее поднялась, качнулась и раскололась.

Одинокий старый кедр на мгновение повис над горой, а затем тяжело рухнул, разметав по снегу поломанные сучья и оголенные узловатые корни. Снег вокруг котлована почернел и осел, волной выбило стекла в ближайших домишках.

Первыми у еще дымившегося котлована были Степанов и Наташа. К ним, утопая в снегу, размахивая шапками и что-то выкрикивая, со всех сторон бежали приискатели.

— Ох, и большое дело сделали, Петрович! Глазам не верится! — выдохнул, остановившись у края котлована, старший Кравченко.

— Оправдались расчеты? — не добежав до темной, глубокой выемки, кричал Рудаков.

— Смотрите сами, — ответила Наташа, протягивая руку в сторону горы. — По расчету порода влево размещалась — там она и лежит. Мы на этом взрыве тысячи трудодней выгадали.

— Не зря, выходит, взрывчатку возили! Башковитый ты мужик, Петрович, башковитый! — вслух размышлял старший Кравченко.

Только одни Иптешевы не побежали к котловану. Старик в момент взрыва упал в снег и долго не поднимал головы. Федот еле поставил на ноги дрожащего отца и весело сказал:

— Стой, батя, не бойся, шайтана больше нет. Я сам видел, как от него остался один дым.

Глава двадцать вторая ИСПЫТАНИЕ

Вдоль потонувшей в снегу поселковой улицы в сторону Медвежьей горы ехал Степанов. Он сам управлял Серком и поминутно раскланивался со встречными приискателями. Легкая кошевка подпрыгивала на ухабах, летящий из-под копыт снег серебрил собачью доху седока.

Сегодня предстояло заложить главную штольню Медвежьего рудника. Но событие, которого давно ждал Степанов, сейчас не волновало, не радовало его. Он был мрачен. Опустив вожжи, Степанов закрыл глаза и сразу задремал, бессонная ночь брала свое.

Очнулся Виталий Петрович от крика:

— Держи правее, правее!

Смахнув с лица мокрый снег, он успел заметить пихтачевского Гнедка, спорой рысью пролетевшего мимо. Кто ехал, разобрать было нельзя: туча снега поглотила санки.

Встреча эта напомнила о вчерашнем заседании партийного бюро, и на сердце легла тяжесть. Чувство душевного трепета, с которым он всегда приходил на любое партийное собрание, переросло после слов Рудакова «поговорим на партийном языке» в неприятное предчувствие. Дальнейший ход заседания бюро подтвердил его опасения.

Коммунисты, особенно Турбин и Бушуев, говорили резко, были беспощадны к «удельному князю всея тайги», как назвал Степанова Рудаков. Люди, беспрекословно подчинявшиеся Степанову на работе, здесь, в партийном доме, говорили ему в глаза о его грубости и нетерпимости к критическим советам, пренебрежении к старателям. Заявление Пихтачева по частному вопросу об артели оказалось скальпелем, вскрывшим у Степанова гнойничок, о котором сам Виталий Петрович даже не подозревал.

Но, как всякий больной в момент операции, Степанов ощущал боль и меньше всего думал о ее целебных последствиях — горячо доказывал свою правоту, говорил, что иначе он поступать не мог. Признав, что перегнул с артелью, Виталий Петрович в заключение сказал, что критиковать все же легче, чем работать.

Рудаков ответил ему, что начальника прииска критикуют для того, чтобы легче работалось.

Пытаясь рассуждать, Степанов видел, что выступавшие были по-своему правы и, будучи на их месте, он вернее всего поступал бы так же. Но он никак не мог примириться с выступлением Пихтачева.