В свободу надо прыгнуть - [11]
Четверка радуется. Ловко сработано, ничто не срывается у хорошо сыгранной команды. Они выстраиваются вокруг ванны— двое по бокам, двое у ног. Ну, приятель, вот это уже ближе к делу. Ты ничего не слышал про наше маленькое прелестное изобретение? Нет? А ведь о нем как будто ходят толки. В таком случае смотри, оно действует совсем просто. Один из палачей слегка стучит пальцем по моему лбу. Естественное состояние равновесия, в котором, как маятник, повисло под водой мое скованное тело, позволяет только дышать и смотреть. Легкий нажим на лоб сдвинул маятник — чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы лицо погрузилось в воду. Я лишился воздуха, к тому же холод совсем захлестнул меня. Этот холод, пожалуй, страшнее удушья. Ох нет, он страшен, конечно, но без воздуха, брат, ты выдержишь несколько секунд, а потом захлебнешься — и все! Мое тело хочет вздыбиться, однако кандалы не пускают, все кончается резким, но бессильным рывком. Открывается рот, вопреки воле я поддаюсь желанию глотнуть, вода попадает мне в горло. Захлебываясь, кашляя, отплевываясь, я с трудом выныриваю. Надо мной склоняется ухмыляющаяся физиономия. Ну как, хватит? Прекрасное изобретение, немецкий патент. Чисто, экономично, сберегает силы, вполне применимо во всяком современном домашнем хозяйстве. Ванна — средство развязать язык, сделать разговорчивым. Успех гарантирован даже с завзятыми молчунами. Нажим постепенно увеличивается, пока пациент не заговорит. Между нами, загвоздка тут все-таки имеется. Этот метод требует тонкого чутья, чурбану с ним делать нечего. Нужно точно знать, сколько пациент в состоянии выдержать. Одной чашкой воды больше проглотил — и отдает концы, а это противоречит замыслу изобретателя. Такое уже случалось. Советую тебе, не бери слишком много на себя, не думай, что выдержишь. Перегнешь палку — и поминай как звали. Тебе-то, может быть, все равно, а нам нагоняй. Так что не делай глупостей, будь благоразумен. Лучше начинай выкладывать. Тайный передатчик мы все равно нашли, оставим это. Расскажи-ка о посадочных площадках. О каких посадочных площадках? О посадочных площадках для парашютистов, почтеннейший. И для сбрасывания оружия. Это твое особое задание, признавайся, чего уж тут, в твоей записной книжке ряды цифр, они тебя выдают. Давай говори код! Окунем его разок, чтобы он мог поразмыслить. Или хочешь говорить?
Ледяной вал. Вокруг меня журчит, внутри меня булькает. Нет, вряд ли то, что было до сих пор, можно принимать всерьез, они только начинают. Отвечать я не стану, этого они не дождутся, собаки. Даже если будут спрашивать о безобидных вещах. Цифры можно было бы в крайнем случае объяснить, собственно, мне не следовало их и записывать: это расписание рейсов и пересадок на некоторых автобусных линиях. Но тогда они спросят, часто ли я езжу, и зачем, и куда именно. Лучше вовсе ничего не говорить, не обнаруживать слабого места, кто знает, к чему это приведет. Пускай они меня прикончат. Если я что-нибудь скажу, если они заметят, что могут что-то выколотить из меня, хоть и совсем безобидное, они уже не остановятся. Наверняка доконают. Чертовы свиньи. Даже не немецкие, нет, французские нацисты. Сплошь преступники, сутенеры, вот именно гангстеры. Проклятье, я больше не выдержу. Воздуха, воздуха!
Ах, воздух. Я снова дышу. Но этот холод! И опять надо мною лица. Значит, код. Давай говори код. «Крокодил вымыл ноги» — ты же знаешь сообщение лондонского радио, его четыре раза подряд передавали, это ваш пароль, правильно? Признавайся. Где место, куда сбрасывают контейнер? Где спрятано оружие? Я понятия не имею, о чем они говорят. Я ничего не знаю. Они задают вопросы наобум. Просто забрасывают удочку, авось клюнет. Нет, я не попадусь в ловушку. Я сам поставлю ловушку. Мальчишкой я любил нырять. Помню один трюк. Не просто сделать глубокий вдох и погрузиться в воду, а по меньшей мере с полминуты дышать по-особому — глубоко и медленно вдохнуть, глубоко и медленно выдохнуть. Создается резерв кислорода для крови, выдержать можно дольше. В то время как мои гангстеры думают, что я выбиваюсь из сил, я создаю резерв для своей крови, делаю глубокие и медленные вдохи и выдохи. Нырнув следующий раз, я чувствую, что не зря старался. Но резерв должен пойти на пользу мне, а не им. Я не стану дожидаться, пока силы иссякнут, я начну барахтаться и дергаться, пусть думают, что я больше не выдержу, что надо дать мне вынырнуть. Расчет оправдывается, и на этот раз, когда нажим на мой лоб ослабевает, я еще не совсем обессилен. Вот я и одурачил вас, негодяи! Если б только не холод— чувствую, как коченею.
Среди моих четырех мучителей появляется пятый. Большой Чарли! Ну, как дела, добились вы чего-нибудь от него? Пока нет, шеф. Закоренелый, гад! Прирожденный мученик, так и норовит подохнуть. Ну и пускай. Если позволите, шеф, мы в два счета прикончим его. Все равно пора обедать. Да, вы так полагаете? Что ж, у вас есть опыт. Если вы находите, что из него ничего не вытянешь, не возражаю. В самом деле, нельзя же канителиться с ним целую вечность.
На эту удочку — будто по недостатку интереса ко мне вы прикончите меня — я не попадусь. Комедию разыгрываете, вероятно, не только со мной, с каждым. К тому же у меня есть свои резервы. Пущу их в ход, когда вы вообразите, что я уже на том свете. Нет, не верю, что вы сегодня уже утопите меня. Но холод — это все-таки самое худшее. Он может меня доконать. Хорошо, что им это, кажется, не приходит в голову. Ушел ли Большой Чарли? Тогда они опять примутся за меня. Да ну, это еще что такое? Почему он вытаскивает пробку из сточного отверстия? Заседание ведь еще не окончено? Ах, если б оно все-таки было окончено, а испытание выдержано! С фырканьем и всхлипами стекают остатки воды. Но тот, кто вытянул пробку, снова втыкает ее, затем открывает кран — что бы это значило? Широко распахнутая металлическая пасть выплевывает широкую струю, ванна быстро наполняется заново. Свиньи, свиньи, свиньи! Если спущенная вода казалась мне холодной, до окоченения холодной, то что сказать о новой? Это невыносимо, невыносимо! Тот, что открыл кран, скалит зубы. Да, приятель, чтоб тебе не было слишком жарко. Когда вода нагревается, мы ее выпускаем, таково наше правило обслуживания клиента: абсолютно свежая и прохладная вода, прямехонько из водопровода. Не желаешь ли выразить благодарность? Сделай одолжение, вырази, нас интересуют твои контакты. С кем ты работал? Где ваши явки? Или еще проще: с кем ты общался, с кем дружил? Назови несколько имен, два имени, одно!
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.