В световом году - [2]

жизни равновелик.

26. II.1991

«Ветер ерошит зеленое…»

Ветер ерошит зеленое

под раскаленным пятном

солнца, не двигая оное,

— в небытие за окном.

Но не пасует безбытное

вместе с беспутным моим,

разом простое и скрытное,

сердце твое перед ним.

Иль луговина не вымерла,

в чьих колокольчиках есть

от Соловьева Владимира

заупокойная весть?

Или в по новой озвученной

старой руине сейчас

на крестовине замученный

ждет прихожанина Спас?

Впрочем, когда тут от нечего

делать идут по пятам

и погибает отечество,

до воскресенья ли нам?

И над зазывною пропастью

с первым снежком в бороде

поздно уж вёсельной лопастью,

бодрствуя, бить по воде…

С нами емельки рогожины

вместо покойной родни.

Нашей слезой приумножены

сторожевые огни

в стане свечном перед ликами.

Стало быть, нынче в чести

в нашем народе великая

мысль о последнем прости.

ПО ОСЕНИ ВЕТЕР СТОУСТЫЙ

По осени ветер стоустый,

трубя в онемевший рожок,

с небес галактический тусклый

сдувает тишком порошок.

В курганах бесхозного сора,

снежке, согревающем персть,

в веселых глазах мародера

нездешняя чудится весть.

И в нашем отечестве тварном

всё криминогеннее ад

бездонный — под светом фонарным

у самых церковных оград.

1991

«В захолустье столичном, квартале его госпитальном…»

В захолустье столичном, квартале его госпитальном

мимикрия ампира осенней порой минимальна.

Потускневшая охра да золота бледность синичья,

словно свежая кровь, господа, у былого величья.

На курганы отбросов под гаснущими небесами

наседает черней воронье на паях с сизарями.

Кто хранитель огня, тот сегодня один и хозяин.

Уж до судного дня не задобрить имперских окраин.

Заушают оттуда имамы, отцы, господари

нас, чьи души белы безнадежно от выхлопов гари.

Надо б воздуха в грудь было больше набрать для отваги

перед тем, как нырнуть, как нырнуть, присягая, под стяги

— эти неводы, верши, трехцветные крепкие снасти

той умершей, а вдруг воскресающей — власти.

То ли солнце в зенит закатилось из серого дыма,

иль петарда летит — к стенам Нового Ерусалима.

Октябрь 1991

ГОЛОС ИЗ ХОРА

Спросится с нас сторицей:

смерть, где твое жало?

Небо над всей столицей,

как молоко, сбежало.

Лишь золотые тени

осени — Божья скрепа

в гаснущей ойкумене

гибнущего совдепа.

По облетевшей куще,

хлопьям её кулисы,

не обойти бегущей

по тротуару крысы.

Теплятся наши страхи

знобкие в гетто блочных.

Тоже и страсти-птахи

требуют жертв оброчных.

Все мы — тельцы и девы,

овны и скорпионы,

пившие для сугреву

по подворотням зоны,

перед вторым потопом

ныне жезлом железным,

чую, гонимы скопом

в новый эон над бездной.

В черные дни, на ощупь

узнанные отныне,

жертвеннее и проще

милостыня — Святыне.

16. XI.1991

«В отечестве перед распадом…»

В отечестве перед распадом

взамен сердец

сосредоточился в лампадах

его багрец.

И помнит изморозь в окопе,

вернее, соль земли

про галактические копи

свои вдали…

Ведь даже атомы в границах

трущоб-пенат

вдруг преосуществились, мнится,

поверх оград

в заряд шрапнели,

накрывший цель.

И страшно заглянуть в немые колыбели

родных земель.

До судного недолго часа

уже огням

лепиться у иконостаса,

приосвещая нам,

что ставит грозную заграду,

врачуя и целя,

гражданской смуте бесноватой

рука Спасителя.

1991

«Многозвездчатая, неимущая…»

Многозвездчатая, неимущая,

приютившая нас задарма,

неизбывно на убыль идущая

васильковая тьма.

Будет время в пространстве накатанном,

что разверзлось вплотную к стеклу,

погибая, жалеть о захватанном

зипунишке в медвежьем углу.

Наши судьбы вмещают невместное:

потупляя глаза,

сотвори скорей знаменье крестное,

если вдруг примерещится за

амбразурами дачного домика,

что встает на пути,

тень дельца теневой экономики

во плоти.

Небеса с истребителя росчерком.

И за давностью лет

я и сам оказался подпольщиком,

появившимся только на свет

знаменитого сыском отечества.

Ибо благовест издали вдруг

утишает в душе опрометчиво

и мятеж, и испуг.

…Где над вечным покоем униженным

на краю покровца не поблёк

с материнским умением вышитый

василек,

обнадежит мольба, что колодники,

серый конгломерат лагерей —

нынче наши заступники, сродники,

сопричастники у алтарей.

1991

ТОГДА ЕЩЕ КЛЕВЕР ПАХ

Ю. Зубову

1

Тогда еще клевер пах

за нашей околицей.

В полдень летал впотьмах

овод по горнице.

Там тишина взахлест

громом утроена

в синих почти до слез

неба промоинах.

Влажная акварель

тоже была чиста,

тает её капель,

скатываясь с листа.

В лунках тех красок вновь

тускло стоит вода.

Ладно, не прекословь

слышимому тогда.

…Кто-то принес на двор

 было щенка-слепца,

так и скулит с тех пор

возле щелей крыльца,

переходя на рык.

Вымершим вторящий

это и есть язык

русский глаголящий.

2

Заколосился вдруг

ярче за рамами

всеми цветами луг

теми же самыми…

Из годовых колец

вытянула рука,

чтоб распахнуть, ларец

ветхий этюдника.

Как выживали встарь,

кисточкой тыкая

в ультрамарин и гарь,

тайна великая.

Тот отшумевший бор

всё баснословнее.

Стали и мы с тех пор

суше, бескровнее.

Тела не греет бязь.

Словно теряя жар,

в полый зенит, клубясь,

катится серый шар.

И полыхнул вдали

свет фосфорический

падающей земли

в омут космический.

1989,1991

В МЕККЕ КРАСНЫХ

…В Мекку красных пришел я ужаленным ими юнцом,

в лабиринтах её стал с годами похож на калику

и заросшим лицом,

и пустою мошной — поелику,

меж татарских зубцов и начищенных римских убранств

вразумлен и отравлен бензиновой вонью,

этот гордиев узел имперских пространств