В световом году - [17]

Мой удел — с линолеумным полом

в невпрогляд задымленных кафе

заседая, ссориться с глаголом

и посильно мыслить о строфе.

3

H.G.

He мешая сонным рыболовам

куковать в преддверии зимы,

под зонтом раскидистым не новым

двигались по набережной мы.

Обгоняли баржи нас упрямо

в водяной назойливой пыли.

И клешни с наростами Notre-Dame

как всегда маячили вдали.

Много-много лет назад в России,

познакомясь, спрашивал тебя

о мещанской вашей энтропии,

в ту тихонько сторону гребя.

Горячась, ты отвечала грозно:

скоро, мол, на ней поставим крест.

Что же медлишь — или слишком поздно,

или трудно за один присест?

В шелковой рубашке на кровати

у меня тут в беженской норе

выглядишь принадлежащей к знати.

Восемьдесят третий на дворе.

Помнится, в сознании крутилась

новость, что Андропову хана.

И бывало, дня не обходилось

без бутылки красного вина.

4

В солнцепек в необозримом храме

воздух всё равно холодноват;

вековая копоть въелась в камень

и зверьки оскаленные спят.

В алтаре гигантская розетка

с красно-синим блестким витражом,

словно Бога огненная метка

или космос, срезанный ножом.

Шли с тобой, нечёсаные, темным

бесконечным нефом боковым

и таким же сердцем неуемным

были ближе мертвым, чем живым.

А еще поблескивала кварцем

в получаше каменной вода,

чтоб смочить негнущиеся пальцы

прежде чем перекреститься, да.

Наконец, передохнув немного

на одной из лавок для мирян,

так и не отважившись с порога

испросить прощенье за изъян,

мы вернулись в городской зверинец,

малодушно оставляя тот

древний дом, похожий на эсминец,

что сойдет со стапелей вот-вот.

5

Трехэтажным обложив Монтеня,

свой кожан пожертвую бомжу.

Чтоб не быть похожим на тюленя,

как по расписанию хожу

в тускло освещаемые залы,

где подруги из агитбригад

и другие интеллектуалы

по мишеням яростно палят.

И сегодня, нахлебавшись втуне

оппортунистических бодяг,

что не всё приемлемо в Цзэдуне

и в России вышло всё не так,

словно выполняющие разом

сердцем продиктованный приказ,

мы идем притихшим Монпарнасом,

и не останавливайте нас.

С древних башен скалятся химеры;

ректорат сочувствует порой.

Хунвейбины, кастровцы и кхмеры,

каждый — диалектик и герой.

Ленин прав, что в надлежащем месте

в нужный час собраться должно нам

и, священнодействуя из мести,

вставить клизму классовым врагам.

6

Я первым сам приду тебе сказать,

что всё проиграно — ребята отступили.

К буржуазии, при которой жили,

придется снова в рабство поступать.

Нас полицейские по-царски наградили:

у одного фингал,

другой с рубцом на лбу,

а третий вообще лежит в гробу,

слезоточивым газом отравили.

И он уже — лопатой борода —

не свистнет весело:

— Айда опохмелиться!

Любимая, я думаю о шприце,

всади на ампулу поболе, чем всегда.

Я видел, ты одна над схваткою была

решительных идей с правами человека,

но вдруг расслабилась — и чуть не родила,

пока неистово гремела дискотека.

……………………………………………

Есть в диалектике еще один закон,

который нарушать борцам не должно всуе:

тот быстро в правый катится уклон,

кто после первых битв раскис и комплексует.

А если так, то чем же можем мы

помочь безграмотным в большой политучебе,

я — с розовым бинтом, подобием чалмы,

и ты — с младенцем, плачущим в утробе?

1969, 1999

ТРЕТИЙ ПУТЬ

В московском ханстве

в иные дни

я жил в пространстве

вне времени.

Там каждый нытик

и раздолбай,

поддав, политик

и краснобай.

Служа в каптерках,

читал труды.

Шагал в опорках

туды-сюды,

стихосложеньем

греша порой.

Месторожденья

над головой

миров мерцали:

их прииски,

казалось, звали

в свои пески.

Сорваться б с вахты

и — в аккурат

в иные шахты

иных пенат…

И жребий выпал

не как-нибудь:

с Отчизной выбрал

я третий путь.

Путь полудённым

проселком — в синь

к холмам взвихренным

седых пустынь,

чтоб насыщаясь

сухим пайком

и защищая

лицо платком,

там на потребу

сквозной космической тоске

Аддис-Абебу

свою построить на песке.

ПЛОХО СЛЫШНО

Доныне не умер,

но где-то на линии есть

блуждающий зуммер,

твою добывающий весть.

Постой… не узнаю… простужена?

Кичиться техники успехами

не стоит, ежели нарушена

такими тишина помехами.

Как будто говоришь из Скифии,

а заодно с тобой на линии

мегеры, фурии и пифии,

сирены, гарпии, эринии,

озвученные не Овидием,

а кем-то из другого ряда.

Да, я горжусь своим развитием,

хоть, слышу, ты ему не рада.

Звонок блокадника из города,

который много лет в осаде:

сплав послушания и гонора,

наката с просьбой о пощаде.

Про баснословную коллизию

я слушал бы, не смея пикнуть,

но в виртуальный твой Элизиум,

как хочешь, не могу проникнуть.

Нет, нет, на рычажок из никеля

не нажимай, срывая ярость

на аховом комфорте флигеля,

где ты когда-то обреталась.

Забыть про свистопляску с ценами

и расквартировать бы снова

наш маленький отряд под стенами

Борисоглебска ли, Ростова…

И скоро снега торопливые

завалят басменные хлопья

округу, астры незлобивые

и полустертые надгробья

в их сочетании таинственном.

Дозволь, смирясь с моим решеньем,

мне сделаться твоим единственным —

на расстояньи — утешеньем.

Затихни, как перед разлукою

после отказа от гражданства.

А я возьму и убаюкаю

пучину черную пространства.

ФОТКА

Всегда окраска Хамелеона

на дню меняется много раз:

то голубые морщины склона,

а то песочные как сейчас.

Ты хрипловата, и я басистый,

и всю дорогу до моря нас

пас целый выводок шелковистых

пугливых бабочек в ранний час.

Палило солнце огнем кремаций.