В световом году - [15]

,

то бишь блаженств убогих,

праведных беспокойств.

15. VI.1997

«С мыслью ли о подруге…»

С мыслью ли о подруге,

ради ли жениха

вдруг занялась в округе

разом черемуха,

горько расстрельная,

свадебно цельная,

вся она без греха.

А между тем, едва ли

зная кому, спеша,

Таврию нынче сдали.

Стала моей — душа

раненого солдата,

выросшего в седле,

что отходил в двадцатом

кротко на корабле

и бормотал: «Кончаюсь»,

с родиною прощаясь.

День не дождлив, но матов.

Потные челноки

возят из Эмиратов

клетчатые тюки.

Мне же у поворота

тайного в явное

кипень внушает что-то

самое главное:

мол, разменяв полтинник,

шума без лишнего

двигайся, именинник,

к дому Всевышнего,

путая все пароли.

Там-то на свой скулеж,

дескать, за что боролись,

твердый ответ найдешь.

«Черемуха нашу выбрала…»

Черемуха нашу выбрала

землю — из глубока,

не поперхнувшись, выпила

птичьего молока,

горького и душистого,

влитого в толщу истово

вечного ледника.

…Много её колышется,

жалуется окрест,

радуется, что слышится

доблестный благовест

— около дрёмных излук Оки

поздними веснами

иль на утесах Ладоги

с сестрами соснами,

      с зыбями грозными,

             мольбами слезными,

верой без патоки.

ДОЛЬШЕ КАЛЕНДАРЯ

ФРАГМЕНТ

Раз снег такой долгий и падкий

на лампочку в нашем окне,

наутро саперной лопаткой

придется откапывать мне

смиренный жигуль у отеля,

и — тронемся в путь налегке,

ну разве с остатками хмеля

в моем и твоем котелке.

Похожи холмы, перелески

немереных наших широт

на ставшие тусклыми фрески.

И вновь перекрыть кислород

способны стежки оторочки

проглаженной блузы твоей,

с подвесками мочки

и шелк поветшавшей сорочки,

в которой едва ли теплей…

СЕКСТЕТ

1

Я вполне лояльный житель, но

на расспросы о досуге

бормочу невразумительно

любознательной подруге:

мол, тружусь как пчелка в тропиках

вне промышленных гигантов

над созданьем новых допингов,

то бишь антидепрессантов.

Производство допотопное,

сам процесс небезопасен,

результат в такое злобное

время, в сущности, не ясен,

но нередко тихой сапою

в пору утренне-ночную,

шевеля губами, стряпаю

строки беглые вручную.

И немым разговорившимся

сообщаю шатким соснам,

а вернее, заблудившимся

в трех из них последним звездам:

«Ваши жалобы услышаны,

приступаем к расшифровке.

Мы и сами тут унижены

от подкорки до подковки».

23 апреля

2

Ветер втирает в подшерсток реки

пресные слезы.

Невразумительных гроз далеки

водные сбросы.

Много отчетливее твое

около птичье —

впору забыть про еду и питье —

косноязычье.

Тут не слова и не слога —

звуки и ноты.

С мая подтопленные берега

в коме дремоты.

Вдруг на заре судного дня

ты в одночасье

в будущем веке припомнишь меня

не без участья —

монстра, родителя выспренних строк

с слезной концовкой,

как наполнялись по ободок

рюмки зубровкой,

и головой покачаешь: толмач

как тот чумной мой?

Алой луны зависающий мяч

вспомнишь над поймой.

10 июня

3

Когда на отшибе заволжского севера

шмель облюбовал себе шишечку клевера,

то тенью покрытый, то вновь облучаемый,

я прибыл на смотр облаков нескончаемый.

Окрест недобитые флора и фауна

забыли, поди, пионера и дауна,

тем более зенками к стенке прижатую

сперва медсестру, а потом и вожатую.

Джаз-бандец наш с горнами и барабанами

не справился с репертуарными планами.

Лишь в темном предгрозье роятся капустницы,

как белые искры под сводами кузницы.

С тех пор миновали срока баснословные,

то бишь временные отрезки неровные.

С настырностью паводка послепотопного

жизнь вырыла русло поглубже окопного.

И, как рядовой ветеран на задание,

я перебегаю себе в оправдание,

рукой прикрывая глаза от зарницы и

без необходимой на то амуниции —

к истокам: узнать, вспомянув колыбельную,

с какого момента вдруг стала бесцельною

жизнь, славная целью. И брезжит той самою

тот свет раскаленной своей амальгамою.

13 июня

4

По праву века стариковского

и холостого разговора

на дебошира из Островского

я сделаюсь похожим скоро,

беря не мастерством, а голосом.

Ярчают в раскаленной сини

сноп темно-белых гладиолусов

тяжелый на руках богини

и платья, схожие с обносками:

мы на просцениуме в раме

шагаем скрипкими подмостками

и низко кланяемся яме.

И снятся памятные сызмала

лощины с зыблющимся крапом.

Как будто зазвала и вызнала

жизнь главное перед этапом.

Я рано на высотах севера

заматереть поторопился.

Сомнамбул шмель в головку клевера

уже неотторжимо впился.

Мы тоже были отморозками,

хотя и не смотрели порно,

а засыпали с отголосками

начищенного мелом горна.

17 июля

5

Дёрнули с друганами,

выглянули в окно,

мама, а там цунами,

ветрено и темно.

Бивни ветвей качались

и в беззаконии

рушились и кончались

в шумной агонии.

Время для передышки:

чтобы побрить скулу,

переменить бельишко,

дать поостыть стволу.

Нынче в своей нетленке

постмодернист вполне

может послать на сленге,

мало понятном мне.

В общем, пошел на «вы» я

и оказался бит.

Рваные, пулевые

заговором целит

твой — с прикасаньем — голос,

словно берущий в плен

флоксы и гладиолус,

в вазе дающий крен.

10 августа

6

Знаю твои приколы: тягу к гуру, брахманам

и цыганью на рынке шумному поутру,

веришь ты их посулам, сбывшимся их обманам,

играм на их же поле в мрачную чехарду.

Преодолев неспешно склоны и перешейки,

руку кладу на сердце вспыхнувшее твое

русской надежной бабы, вовсе не любодейки,

знающей в равной мере дело и забытье.

Даже периферийной роли рисунок чистый,

палево-травяные платьев твоих цвета