В сумрачном лесу - [82]

Давид сидел в грузовике, его гримировали. Пастух-бедуин был на подходе со своими тридцатью овцами. Саул, который показался Эпштейну слишком усердным, был уже одет в свой костюм и бродил вокруг, обмениваясь шуточками с механиками. Рядом с Эпштейном Ахиноам, бывшая жена Саула, накручивала на палец локон, беззвучно проговаривая свои реплики. У нее в этом фильме все сложно, сказала она ему. Эпштейн спросил почему, и она объяснила, что ее роль – один из самых неоднозначных моментов в сценарии. Во всей Библии ее упоминают только дважды, один раз как жену Саула и мать Ионафана, а второй раз как жену Давида, за которым она, очевидно, уже замужем, когда он женится еще и на Авигее. Но нигде не сказано, что Давид, судя по всему, украл жену Саула – а это приравнивалось к попытке переворота, – и именно поэтому ему приходится скрываться в глуши, и именно поэтому Саул хочет найти его и убить. Поскольку вся Книга Самуила написана ради того, чтобы доказать, что Давид стал царем по воле Бога, библейский автор, конечно, не мог слишком углубляться в заварушку с Ахиноам, объяснила Ахиноам, – это показало бы, что Давид амбициозный и хитрый сукин сын, каким он и был на самом деле. Но при этом нельзя и проигнорировать то, что тогда было известно всем. Так что пришлось вставить имя Ахиноам в Библию украдкой – ах да, кстати, у Давида была еще вот эта вторая жена, ой, – а дальше обойти это молчанием, как обошли тот факт, что Давид присоединился к филистимлянам и, похоже, и правда ходил в набеги на города своих сородичей в Иудейском царстве, как он и сказал Авимелеху. Однако у Яэль другие идеи на этот счет, сказала Ахиноам Эпштейну. Ее Давид немного ближе к настоящему Давиду, а еще ее сценарий подчеркивает значение женских персонажей, что для Ахиноам, конечно, к лучшему, потому что иначе у нее вообще не было бы роли. Но у нее все равно только три реплики в сцене свадьбы, и в них нужно втиснуть многое. Она протянула Эпштейну сценарий и попросила подать ей реплику.

После долгих утренних съемок сделали перерыв на обед; оставалось только отснять под вечер последнюю сцену. Но к половине четвертого Самир, актер, игравший пожилого Давида, так и не появился. И тут Самир сам позвонил по спутниковому телефону: он заболел. Он сначала решил, что ничего страшного, и не хотел отменять, но оказалось, что дело серьезное. Он звонит из больницы Ихилов, где ему делают анализы. Режиссер слишком устал, чтобы орать, он просто медленно вылил остатки своего кофе на землю пустыни и пошел прочь, разговаривая сам с собой. Съемочная площадка почти опустела. Актеры вернулись в кибуц, и только небольшая группа приехала на джипах в эту отдаленную точку. Яэль отошла в сторонку, чтобы поговорить с директором картины и продюсером. Она была на голову выше их обоих, так что ей приходилось наклоняться, чтобы их голоса не вырывались из круга. В атмосфере стресса, в хаосе съемочной площадки она одна сохраняла невозмутимость. Без нее Дан пропал бы, и, понимая это, Эпштейн чуть меньше завидовал тому вниманию, которое она ему уделяла.

Когда маленький кружок распался, режиссер кидал камешки в шину фургона. Эпштейн маленькими глотками пил чай и смотрел, как Яэль идет к режиссеру. На нее действительно стоило полюбоваться. Она не стала класть руку ему на плечо, не нянчилась с ним и не ходила вокруг него на цыпочках, как остальные. Она просто стояла безмятежно, как королева, ожидая, пока режиссер не придет в себя. И только потом заговорила. Через некоторое время оба они повернулись и посмотрели в сторону Эпштейна. Он запрокинул голову к небу и сделал еще глоток чая.

Фильм снимали с конца, и две недели назад уже отсняли сцену, в которой Соломон склоняется над Давидом, чтобы услышать последние слова умирающего царя. Реплик у старого Давида не осталось, только долгий кадр, в котором он уходит в пустыню. Поэтому потеря актера Самира не обязательно должна обернуться полной катастрофой. Последний кадр должен был сниматься на закате, с подсветкой факелами, и всюду тень. Эпштейн был почти такого же роста и телосложения, как Самир. Нужно только укоротить край плаща на сантиметр. Максимум на два. Костюмерша стояла на коленях у его ног, держа иголку в сжатых губах, и завязывала нить. Но когда все собравшиеся отошли на шаг назад, чтобы полюбоваться ее работой, они сделали вывод, что результат не совсем такой, как нужно. Яэль наклонилась к Дану, а Эпштейн тем временем поправил тяжелую пряжку ремня. Недостаточно царственный вид и незаметно остатков былого величия, шепнула ему швея, быстро исправляя что-то несущественное на рукаве. Директор по реквизиту нашел корону. Но золото сочли слишком ярким и взяли черную ваксу, чтобы сделать его тусклее.

Зажгли факелы. Все, что ему нужно сделать, – это пройти между их рядами в направлении, противоположном камере, а потом продолжать идти, пока режиссер не крикнет «Снято!». Но как только камеры заработали, поднялся ветер и задул половину факелов. Их снова зажгли, но через минуту их опять задуло. Сегодня ночью будет шторм, сказал кто-то. Когда в пустыню наконец приходит дождь, он всегда бывает яростным, – директор картины проверил свой телефон на «Андроиде» и объявил, что предупреждают о внезапном наводнении в этом регионе. «Чушь, – сказал Дан, проверив свой айфон, – ничего про внезапное наводнение не говорят». Эпштейн снова посмотрел в небо, но никаких туч не увидел. Уже появилась первая звезда. Ветер был сильный, и что бы ни делал техник по свету, он продолжал гасить факелы. В воздухе стоял тяжелый запах керосина. «Придется обойтись без факелов», – заявил директор картины. Но Дан уперся. Без света факелов от этой сцены не будет толку.