В субботу рабби остался голодным - [55]

Рабби кивнул.

— Только это между нами, рабби.

— Разумеется.

Горальский рассмеялся.

— Между нами! Да об этом известно любой брокерской конторе в Бостоне, хотя все, что у них есть, — это слухи. Такие вещи разве удержишь в секрете? Но все-таки я бы не хотел, чтобы стало известно, что это исходит непосредственно от меня. Понимаете?

Рабби снова кивнул.

— И вот наши акции начинают подниматься вверх. Это нормально, так бывает всегда, когда появляется информация о слиянии: несколько дней они идут вверх, а потом постепенно опускаются, иногда даже ниже, чем до того. Но в нашем случае все было иначе. Они продолжали расти, и через пару недель цена их почти удвоилась. И я прекрасно понимал, что дело тут не в слухах о слиянии. Было что-то еще — видимо, слухи о том, что мы работаем над чем-то из ряда вон выходящим. Такое ведь тоже трудно удержать в секрете. Может быть, я немного преувеличиваю, может, вообразил, что эти умники из лаборатории спекулируют на бирже, но я никому ничего плохого не делаю. В конце концов, моя фирма в процессе слияния на основе передачи акций. Я собирался отдавать две своих акции за одну их, а тут получается, что обмен будет равный, так что тут плохого? И главное, все по закону, понимаете? Потому что если я действительно успешно внедрю новый производственный процесс, мои акции будут стоить намного больше. Улавливаете?

— Да.

— И вот мне звонит из лаборатории Квинт — в пятницу вечером, я как раз собрался уйти раньше, потому что это был вечер «Коль-нидрей». И он мне говорит: извините, мол, но с предварительным отчетом мы поторопились… Поторопились они, черт! Они просто напороли там чуши, понимаете?

— Кажется, понимаю, — неуверенно сказал рабби. — Они допустили ошибку?

— Именно! Ну и в каком виде я оказался? Я собираюсь объединяться с первоклассным предприятием, а теперь это выглядит так, будто я ради более выгодных условий манипулировал своими акциями!

— Понятно.

— Что же, думаю, делать? Был как раз Йом-Кипур, я пришел домой, а там отец разболелся. На следующий день ему не стало лучше — скорее даже хуже. А в воскресенье мне звонят эти люди, и я чувствую, что они недовольны и — что-то подозревают. В общем, в понедельник я отправился в лабораторию, чтобы разобраться с Квинтом. Вы, наверное, никогда не имели дела с этими армейскими типами? Он всегда изображал из себя генерала — такого, знаете, величественного, немногословного, делового: ать-два, ать-два! А тут я вижу — ему как-то не по себе, как-то он поеживается… И знаете, что он мне в конце концов сказал? «Вообще-то это ваш человек ошибся, мистер Горальский. Вы сами его сюда устроили, практически силком навязали. Это Айзек Хирш». Как вам это нравится? Когда я первый раз имел с ним дело, он меня чуть не разорил. Потом я двадцать лет его не видел и ничего о нем не слышал. Когда он сюда приехал, я постарался как можно меньше иметь с ним дело. И вот он снова чуть не уничтожил меня! Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что от таких ребят надо держаться подальше? Вы хотите что-то спросить, рабби? Вы наверняка удивлены — зачем я пошел на его похороны?

— Вообще-то участие в похоронах традиционно считается благим поступком, мицвой.

— Какая там мицва! Я просто, черт возьми, хотел быть уверен, что его действительно похоронили…

В комнату заглянула горничная.

— Ваш отец проснулся, мистер Горальский.

Поднимаясь по лестнице, Горальский сказал:

— Ни слова об этой истории с кладбищем, рабби. Я не хочу расстраивать отца.

— Разумеется.

Старик уже встал с постели и сидел в кресле, когда они вошли. Он протянул худую руку в синих жилах, приветствуя рабби.

— Смотрите, рабби, я постился, и теперь мне лучше.

Рабби улыбнулся ему.

— Я очень рад, что вы так хорошо выглядите, мистер Горальский.

— Ну, пока не так уж хорошо… — Он взглянул на сына. — Бенджамин, ты хочешь, чтобы рабби стоял? Принеси ему стул.

— О, не стоит беспокоиться.

Но Бен уже вышел из комнаты. Вскоре он вернулся со стулом, поставил его для рабби, а сам присел на краешек кровати.

— Я пропустил «Коль-нидрей», — продолжал старик, — первый раз в жизни. Я еще ни разу — наверное, с пятилетнего возраста — не пропускал «Коль-нидрей». Мой Бен говорит, что вы прочли прекрасную проповедь.

Рабби украдкой взглянул на Бена, который сжал губы, как бы умоляя его не проговориться.

— Вы же знаете, мистер Горальский, в Йом-Кипур стараешься немножко больше. На следующий год вы сами сможете оценить.

— Кто знает, или будет следующий год? Я старый человек, и я много работал всю свою жизнь…

— Что ж, этому вы и обязаны своей жизнеспособностью. Усердный труд…

— Он твердит это столько, сколько я себя помню, — сказал Бен.

Старик посмотрел на сына с упреком.

— Бенджамин, ты перебил рабби.

— Я только хотел сказать, что усердный труд никогда никому не вредит, мистер Горальский. Но вам не надо беспокоиться о том, что произойдет через год. Вы должны думать только о своем выздоровлении.

— Это правда. Никогда не знаешь, кто будет следующим. Как-то, несколько лет назад, у меня на лице появилась такая штука, вроде бородавки. Я читаю еврейские газеты, рабби, а там каждый день есть колонка — советы доктора. И однажды там написали, что такая бородавка может стать — Господи, избави, — раковой опухолью. Ну, я пошел в больницу. Там меня осмотрел молодой врач — он, наверное, подумал, что я беспокоюсь из-за того, что бородавка портит мой внешний вид. Может, решил, что я актер и хочу выглядеть красиво. Он спросил, сколько мне лет. А мне тогда было, наверное, семьдесят пять. И когда я ему сказал, он засмеялся. И сказал: если бы вы были моложе, может быть, мы бы сделали операцию. То есть вроде как на человека с моим возрастом это только даром тратить время. Так он дал мне мазь, чтобы я мазался и пришел на следующей неделе. Я пришел через неделю — а там уже другой доктор. Я спросил, где тот врач, который был на прошлой неделе, а они мне говорят: он погиб в автокатастрофе.